Практически все авторы, касаясь в своих исследованиях темы экстрадиции в нашей стране, датируют ее появление началом Х века, а конкретно – договором, заключенным в 911 г. киевским князем Олегом с греками (Византией), где среди других якобы была и норма о взаимной выдаче преступников. Такая же норма якобы была и в договоре 945 г. князя Игоря с Византией. Договором 911 г. начинает историю экстрадиции один из первых ее исследователей в России Э. Симсон , И.Д. Беляев, Ф.Ф. Мартенс, в советское время – Б.Д. Греков, А.А. Зимин, Ф.И. Кожевников , в наши дни – А.Г. Волеводз, В.М. Волженкина и др. Продолжать этот список нет смысла, так как все авторы лишь ссылаются на Договор 911 г., даже не заглянув в текст самой статьи. Надо заметить, что эта статья вообще ни разу не была объектом пристального внимания представителей юридической науки, хотя давно в этом нуждалась. Только ее подробный правовой анализ мог положить конец заблуждению о ее связи с экстрадицией.

Лишь один раз эта норма привлекла внимания специалиста. Им был Э. Симсон, у которого был свой повод обращения к этой статье – работа над книгой «О невыдаче собственных подданных», и ее он оценивал с этой точки зрения. Не «входя в подробности», он попутно отметил, что в Договоре 911 г. «писатели (так в тексте – Р.К.) желают найти первые договорные постановления о выдаче», но статья эта – «совсем не выдача». Он отметил так же, что и в Договоре 945 г. «определения о выдаче мы не находим»  . Его книга, изданная в 1892 г., много цитировалась всеми сторонниками невыдачи собственных граждан, а вот замечание автора об отсутствии в Договорах 911 и 945 г.г. нормы о выдаче так и осталось незамеченным.

Были и объективные обстоятельства, затруднявшие возможность знакомства с этими договорами: как документы они не сохранились, а их тексты стали известны нам в изложении на страницах древней летописи «Повесть временных лет» (далее – ПВЛ ), датированной 1117 г. и написанной на давно забытом старославянском языке.

В середине ХХ века специалистами был проведен тщательный лингвистический анализ текста летописи, в том числе и Договора 911 г., который показал, что нормы о выдаче в нем нет. Но и этот факт остался незамеченным юридической наукой, так как к этому времени ее представители давно уверили себя в обратном. Эта точка зрения «работает» до сих пор и разделяется авторами, причем юристами, но, как мы знаем, никогда не видевшими ее текста. Чтобы разубедить их – и нужен детальный правовой анализ спорной статьи Договора.

Исследователи, проводившие лингвистический анализ текста ПВЛ, убеждены, что писавший ее автор – монах Киево-Печерского монастыря Нестор переписал его текст в летопись с подлинника договора. По мнению академика Д.С. Лихачева, «тексты договоров русских с греками ... 911, 945, 971 гг. не выдуманы летописцем. Нестору были выданы для работы подлинные экземпляры договоров, которые хранились у княжившего тогда в Киеве Святополка» .
Однако и подлинник летописи ПВЛ, написанной рукой Нестора, не сохранился. Ее содержание дошло до нас во множестве рукописных списков, сделанных позднее другими людьми. Оказалось, что в старые времена каждый монастырь вел свою летопись, началом которой был текст ПВЛ. Его переписыванием занимались «знающие грамоту» монахи. Переписчики не всегда придерживались первоисточника и изменяли текст, вследствие чего «конечный продукт», – исследователи называют их списками, редакциями ПВЛ – не был копией оригинала. К тому же, не все они были достаточно грамотными и внимательными в работе, не всегда понимали переписываемый текст. Сохранилось более сотни различающихся вариантов ПВЛ. Но и их оказалось недостаточно, чтобы полностью восстановить ее первоначальный текст.

За основу ученые взяли самый ранний из вариантов – т.н. Лаврентьевскую летопись, датированную 1377 годом. Реконструированный на ее основе текст Повести стал каноническим и был издан в 1950 г. с переводом и обширным комментарием, в том числе и содержащихся в ней договоров.

О языке, которым написаны тексты Договоров, надо говорить отдельно, особенно о Договоре 911 г. Хранившийся когда-то в Киеве документ не был его оригиналом. Специалист по истории Византии Ф.И. Успенский обратил внимание на то, что в начале его текста и текста двух других договоров (945 и 971 гг.) «неизменно и на одном и том же месте» размещена фраза – «равно другого свещания», указывающая на переводное происхождение документа и подтверждающая его официальный, но технический характер, так как означает «копия» или «список» с другой договорной грамоты». Это – знак византийского делопроизводства документа, где было правилом ставить такой знак на копиях официальных актов, составляемых в двух экземплярах . Каждая сторона договора получала два его экземпляра: один на языке государства, с которым заключается договор, другой – в виде копии того же экземпляра на языке своей страны!

Хранившийся в Киеве вариант Договора 911 г. был переводом с греческого, но не на язык Киевской Руси, а на староболгарский! На это указали специалисты в области истоков русского языка . В частности, академик С.П. Обнорский писал, что перевод его с греческого «был сделан на болгарский язык», а позднее «выправлен русским справщиком», текст «насквозь пропитан болгаризмами, неискусный, очень близок к оригиналу, пестрит грецизмами всякого вида, обилен соответственно и нарушениями русского синтаксиса». В отличие от договора 911 года перевод договора 945 г. «более удобопонятен, не так заполнен грецизмами. По качеству это диаметрально противоположные переводы. Составитель поместил их «в составе летописи как готовые документы».

По мнению С.П. Обнорского, «из всех дошедших договоров (911, 945 и 971 гг.) Договор 911 г. наихудший из-за плохого перевода». Этим он объяснял и многие повреждения в тексте, возникшие из-за непонимания переписчиками отдельных фрагментов договора .

Бытует мнение, что старорусский и староболгарские языки – один и тот же общий язык. Есть основания усомниться в этом, иначе зачем было бы русскому «справщику» править болгарский текст договора? Наличие различий в языках болгар и славян и подтвердил академик С.П. Обнорский.

Староболгарский язык договора, хотя и «справленный» под старославянский, очень далек от современного русского языка. Исследователи ПВЛ отмечали трудности перевода многих слов летописи, о значении которых им часто приходилось только догадываться, так как их смысл безвозвратно забыт.

И последнее замечание, которое в нашем случае можно считать основным – это произвольное, часто надуманное толкование исследователями – не лингвистами статей Договора 911 года. Именно это еще в Х1Х веке и привело к неверному выводу о наличии в нем нормы о выдаче. Но и в наши дни отдельные авторы повторяют ту же ошибку. Так, В.М. Волженкина, например, пишет, что «согласно этому Договору русские, совершившие преступление в Византии, должны быть выданы для наказания отечеству, а греки – отсылаться в Византию» . Также истолковали эту статью И.И. Лукашук и А.В. Наумов .

Перевод Договора на современный русский язык был сделан профессиональными славистами, работой которых руководил академик Д.С. Лихачев, проявивший чуткое понимание исторических особенностей развития языка и быта Киевской Руси. Интуиция и опыт ученого, кстати, не юриста, помогли ему избежать ошибки в переводе и толковании интересующей нас статьи 14 Договора 911 года, текст которой в Лаврентьевской летописи имеет ряд утраченных фрагментов.

Ниже дается базовый, канонический текст статьи и варианты его перевода: первый – из того же академического издания ПВЛ, второй – из книги Н.М. Карамзина «Истории государства Российского», третий – из лекций профессора Московского университета И.Д. Беляева, изданных в 1882 г. Во всех источниках интересующая нас статья указана под разными номерами, так как в Договоре нумерации статей нет, а в Договоре она идет 14-й по счету.
Как мы видим, в статье 14-ой подлинника речь идет не о преступнике, а о человеке, не вернувшем долга. На это указывает слово «удъжати», которое специалисты по старославянскому языку переводят как «оставаться в долгу» . Полагаю, что им можно верить.

Из представленных переводов статьи только в ПВЛ человек, о котором идет речь, назван «удолжающим» и злодеем. В двух других «удолжающего» злодея нет, он уступил место «преступнику». Злодей и преступник – не одно и то же: не всякий злодей – преступник, хотя каждый преступник – злодей.

На Руси так называли всех, кто совершил злое дело. Но злое дело отличалось от «лихого дела». В статьях с 4-ой по 7-ю Договора речь идет о таких «лихих делах», как «убой» и «сотворивых убийство», «сотворивых ударение (мечом)», или «биение кацем (колом)» либо «сосудом», татьбя (кража) и тать (вор), «сотворивый мученья образом искусъ или насильем». Термин «злодей» применен в Договоре только в ст. 14 – к «удолжающим».

И в наше время отдельные исследователи под «удолжающим» и злодеем понимали преступника. Это можно объяснить тем, что фундаментальный и всесторонний анализ всех особенностей ПВЛ был завершен в 1950 году публикацией его результатов в виде двухтомной монографии. Казалось бы, издание этого труда должно было положить конец фантазиям по рассматриваемому вопросу. Но этого не произошло, и скорее всего, по самой простой причине: юристы неохотно читают, если вообще читают работы представителей других отраслей науки. Иначе чем объяснить такой факт: в 1952 г., всего через два года после выхода в свет ПВЛ, был издан хрестоматийный сборник «Памятники права Киевского государства». В нем его составитель А.А. Зимин, выступивший и как комментатор статей договоров 911, 945 и 971 гг., писал, что «Ст. 14 предусматривает выдачу уголовных преступников, бежавших из Руси». По его словам, «смысл статьи может быть восстановлен приблизительно: злодей (преступник) совершил преступление на Руси, затем бежал в Византию. В этом случае его по требованию русских властей схватывают и насильно возвращают на Русь, где его, очевидно, ждет наказание» .

По поводу такого вольного комментария необходим другой комментарий. Начнем с того, что автор оставил без внимания фразу, предшествующую тексту рассматриваемой статьи, хотя и привел ее перевод « “О взимающих (творящих) куплю” – о совершающих торговые операции» . А.А. Зимин не увидел, что эта фраза и следующая за ней интересующая нас статья в Договоре представляют блок гражданско-правового содержания. В частности, в предыдущей 13-ой статье речь шла о двух порядках наследования в случае смерти русского «в греках»: в первом случае – не распорядившегося своей собственностью и не оставившего письменного завещания, во втором – оставившего письменное завещание. Размещение вслед за этой статьей статьи, в которой речь якобы идет о выдаче преступников, нарушает логическую структуру Договора, подготовленного византийскими профессионалами, все годы существования государства остававшимися проводниками лучших традиций римского права!

Мы не будем упрекать их в том, что они заблуждались относительно существования в Киевской Руси практики письменных завещаний, когда в ней еще не было ни письменности, ни грамотности. Для нас важнее другое: статья 13 и интересующая нас статья 14 составляют в Договоре блок норм гражданско-правового содержания, точно так же, как его статьи с 4-ой по 7-ю – блок уголовно-правовых норм.

Но вернемся к таблице и названным в ней «требованиям русских властей», т.е. что собой представляют эти «русские власти», кому и какие «требования» предъявляют. То же самое выясним и про византийские власти, которые «схватывают» преступника. Они ли или снова русские власти «возвращают его на Русь, где его ждет “наказание”»? Появление этих вопросов правомерно, попробуем по каждому высказать нашу точку зрения. Начнем с «русских властей», по требованию которых кто-то «схватывает» злодея, якобы совершившего преступление. В приведенном выше каноническом тексте ст.14 Договора нет ни «русских властей», ни «требований», с которыми они якобы обращаются к «греческому царству». В Договоре все иначе: «Если злодей не возвратится на Русь, то пусть жалуются русские греческому царству». Итак, не власти, а просто – русские – и не требуют, а жалуются. Разница есть и, как видим, немалая. О «властях» – Киевской Руси или византийских – здесь речи нет. Почему? Ответ прост: в статье языком той эпохи изложен угадываемый нами способ, используя который кредитор должен сам разыскать должника в «греческом царстве» и своими силами, вплоть до применения насилия, доставить его обратно в Киевскую Русь и представить в суд, чего бы это ему ни стоило.

По традиции, закрепленной еще в праве Древней Греции, затем – в римском, а значит, и византийском, на истце лежала обязанность обеспечить присутствие в суде ответчика по иску о долге. Такой же порядок действовал и по уголовным делам, где присутствие перед судьей виновного (или подозреваемого) также обеспечивал сам пострадавший от преступления или его родственники. В нормотворческой практике старого мира, вплоть до окончания средних веков, уголовное и гражданской право практически не разделялись, хотя и имели отличающие их признаки (об этом см. ниже). Не разделялось на гражданский и уголовный процессы и судебное разбирательство. Оно было единым и представляло собой состязание сторон, в качестве которых по частным искам выступал истец (частное лицо) и ответчик, а по уголовным – сам пострадавший (если оставался живым) или его семья, члены рода, община и обвиняемый.

По искам о взыскании долга на самом кредиторе лежала обязанность обеспечить присутствие в суде второй стороны – должника, включая и случаи, когда он скрылся за границу. Такая же обязанность лежала и на пострадавшей от уголовного деяния стороне. При этом все необходимые действия и в первом и во втором случаях пострадавшие предпринимали сами на свой страх и риск.

Выполнение одних и тех же физических действий при доставлении в суд из заграницы самим истцом ответчика по гражданскому иску, а потерпевшим от преступления (или его родственниками) – совершителя этого деяния, не дает повода и во втором случае называть эту процедуру экстрадицией из-за полной непричастности к ее исполнению каких-либо государственных служб.

В юридической науке и практике понятие «экстрадиция» исторически формировалось применительно к лицам, преследуемым за уголовные преступления, т.е. посягательства на те или иные интересы, защищаемые самим государством. До эпохи буржуазных преобразований в их число не входила защита государством частных интересов подданных. Она оказывалась только в ответ на жалобы потерпевших. Такие жалобы еще в далеком прошлом привели к появлению судебной практики и самих судов как публичного института, наделенного властью принимать решения по искам частных лиц.

Но уже в римском праве, которое чаще и вполне заслуженно называют частным, есть указание на то, что в классическую эпоху его развития «в Риме выбирались мужи по тяжким уголовным делам» и была тюрьма, «когда нужно было наказывать» , а юристами были написаны такие книги-наставления, как, например, «Об уголовных судах» , «Об экстраординарных преступлениях», о наказаниях  и др. Известный автор Ульпиан писал, что римское право «распадается» на публичное и частное: публичное относится к положению Римского государства, частное – к пользе отдельных лиц .

В середине Х1Х века профессор Киевского университета Н. Ренненкампф писал «Уголовное нарушение затрагивает условия общежития (общества), а поэтому преследование нарушителей составляет обязанность государства и может вчиняться без требований и жалобы заинтересованной стороны (кроме дел частного обвинения). Уголовное нарушение – проявление сознательной воли преступника, а поэтому правосудие обращает свои взыскания на личность виновного, исследует его побуждения. Виновность имеет различные ступени, главная из них вина или просто умысел. И в этом плане речь идет о наказании виновного, как лица, совершившего умышленное деяние.

Правонарушение частное – все то, что дает повод к иску о взыскании частном, обращенном преимущественно на имущество за причиненный вред и «обнимает почти все виды материального вознаграждения, и только в особых случаях – назначение штрафа или пени, а в исключительных – личное задержание виновного. От задержания цивилизованные страны стали отказываться только в Х1Х веке: Англия – в 1860 г., Франция – в 1887 г. Главная цель предъявления гражданского иска – возмещение понесенного ущерба» .

Известный российский специалист по истории права нашей страны О.И. Чистяков в предисловии к многотомному коллективному исследованию «Российское законодательство Х – ХХ веков» писал: в литературе встречается утверждение о том, что старое право «не знало грани между уголовным и гражданским материальным правом. Это заблуждение, ибо названные отрасли права объективно при всем желании нельзя смешать. Формы ответственности в уголовном и гражданском праве существенно различаются: уголовному праву свойственно наказание, гражданскому – возмещение ущерба» .

Но вернемся к Договору 911 г. Как мы помним, его толкователи ссылались в своих комментариях на «власти», которые якобы доставляют «преступников»: русских – в Киев, византийских – в Византию.

Надо заметить, что если в Византии такие «власти» были. Но дело в том, что они не принимали участия в задержании и передаче «русским» кредиторам их должников. Как могли строиться отношения византийских властей с «русскими», мы можем примерно представить, познакомившись с другим договором Киевской Руси с Византией – 945 года. Надо только учесть, что заключен он был на 30 лет позже исследуемого здесь Договора 911 года, и византийцы отразили в нем появление на своей территории пришельцев «с севера», их нравы, и закрепили полученный опыт в Договоре в виде главных условий их пребывания в Константинополе.

1.Приезжающие «в Греческую землю к великим царям», из Киевской Руси как послы, так и купцы, «пусть приносят грамоту, чтобы из этих грамот мы узнали, что пришли они с мирными целями. Ежели придут без грамоты и окажутся в руках наших, то мы будем содержать их под надзором, пока не возвестим князю вашему. Если же не дадутся нам и сопротивятся, то убъем их, и пусть не взыщется смерть их».
2. Далее византийская сторона обращалась к киевской с просьбой: »пусть накажет князь своим послам и приходящим сюда русским, чтобы не творили бесчинств в селах и в стране нашей».
3. Для проживания им и купцам и посланцам самого князя, было определено место за городской стеной в предместье Константинополя: «Пусть живут у монастыря святого Мамы».
4. Все они подлежали переписи: «Пошлем, чтобы переписали имена ваши».
5. Входить в город только через одни ворота группой не более 50-ти человек, без оружия и в сопровождении «царева мужа». Последний «да охраняет их, так, что если кто из русских или греков сотворит неправо, то пусть рассудит то дело».
6. Купцы пусть «торгуют, сколько им нужно, и выходят назад».
7. Византийская сторона предостерегает в Договоре русских: «Пусть не творят вреда» и не способствуют росту цен на шелка – паволоки, предупреждая, что они «не имеют права покупать паволоки дороже, чем 50 золотников. Каждый купивший паволоки «пусть покажет цареву мужу, и тот наложит печать».
8. Время пребывания русских в Константинополе ограничивалось тремя месяцами; что они « у святого Мамы зимовать да не имеют права» .

По данным М.Я. Сюзюмова, не только иностранные, но и иногородние купцы не могли находиться в Константинополе более 3-х месяцев, так как столица была привилегированным центром среди других городов .

Как мы видим, Договор был составлен византийцами с учетом опасного для страны характера отношений с Киевской Русью и определил довольно строгий режим пребывания русских в Византии, а конкретно, в Константинополе, который, вероятно, был единственным пунктом, куда они стремились попасть. Для нас интерес представляют «царевы мужи», так как именно им византийский двор поручил на месте улаживать все отношения, возникающие с людьми из Киевской Руси, и именно они олицетворяли понятие «царство», куда следовало обращаться в Константинополе кредитору при поиске сбежавшего должника. Этих должников «царевы мужи» не искали: это дело самих кредиторов, но они могли проверить по имеющемуся у них списку, значится ли разыскиваемый в числе проживающих у монастыря святого Мамы. Все остальное делали сами кредиторы.

В Киевской Руси таких княжеских (государственных – Р.К.) «властей» не было. Все указания князя выполняли члены его личной дружины. Специальные службы появились позднее. В начале Х века Русь еще нельзя было назвать государством: она представляла собою союз славянских племен и только вступала в процесс трансформации в раннефеодальное государство. Подтверждение этому мы находим в Договоре 911 г., где в качестве его коллективной киевской стороны перечислены дружинники Олега (сам он в походе не участвовал – Р.К.). В таком же Договоре в 945 г. посольство «от рода русского и купцов» возглавлял «посол Игоря, великого князя русского» и послы «от всякого княжья и от всех людей Русской земли».

Под впечатлением прочитанных договоров 911 и 945 годов в книге Н.М. Карамзина, вероятно, и появились такие персонажи, как купцы, а в лекциях И.Д. Беляева – руссы: «приходящие, торгующие», «проживающие» . Ни тех, ни других, ни третьих в Договоре 911 г. нет, а те, которые есть – «ходящие в Греки и удолжающие», исчезли. Занявший их место «преступник» потребовал подмены подразумеваемой в Договоре неуплаты долга мнимым уголовным деянием, а принудительное возвращение должника «в Русь» (или «в греки»), которое мог взвалить на себя только сам кредитор, представить как выдачу, неведомую Киевской Руси, по крайней мере, еще более трех веков.

Заблуждение названных авторов можно объяснить только стремлением искусственно подогнать содержание статьи к версии о том, что в ней идет речь о выдаче, тем более, что в ней действительно говорится «о насильственном возвращении злодея «в Русь» (или «в Греки»), которое они поняли как выдачу.
Можно, конечно, представить его преступником, сбежавшим от наказания. Когда имеешь дело с поврежденными текстами, можно домысливать отдельные их положения, но делать это только, исходя из контекста всего документа. В данном случае перед нами международный договор, где домыслам нет места. Реконструкция поврежденных или утраченных фрагментов его текста должна основываться только на результатах внимательного анализа их контекста, всего содержания договора и обстоятельств его заключения.

Договор готовился византийской стороной, юристы которой слыли профессионалами в написании правовых документов. Сформулированная ими статья 14 при всех дефектах сохранившегося текста, все равно осталась внятной нормой о должниках. Переименование их в «преступников» стало следствием непонимания содержания этой статьи и того, что собой представляло «принудительное возвращение в Русь (или Византию) человека «удолжающего».

Это «возвращение», как в правовом, так и в физическом его исполнении только несведущему человеку может показаться выдачей. Нет и доказательств того, что между Византией и Киевской Русью возникали отношения по выдаче. Но у нас есть возможность представить, как это могло бы произойти. В ст.3 Договора с Византией в 945 г., к которому мы уже неоднократно обращались, говорится о принудительном возвращении хозяином сбежавшего челядина (холопа – прим. Р.К.): «Если убежит челядин у русских, то пусть придут за ним в страну нашу, и если окажется у (монастыря) святого Мамонта, то пусть возьмут его» . Фраза «пусть возьмут его» ясно показывает отстраненность византийской власти от участия в розыске и возвращении хозяину его холопа. Челядин – его собственность и он должен сам искать беглеца, а найдя, забрать, даже если при этом придется применить силу. Помощь византийской стороны могла состоять только в том, чтобы проверить, значится ли беглец в списке русских, поселившихся у монастыря святого Мамонта.

Статья о челядинах была и в Договоре 911 г. Ею в нем начинался блок норм гражданско-правового содержания, ее повторение в новом Договоре 945 г. нужно понимать как востребованность нормы. Что касается статьи 14-ой, ее отсутствие в Договоре 945 г. объясняется тем, что за разделявшие эти акты тридцать лет византийские юристы больше узнали о Киевской Руси и смогли убедиться в отсутствии надобности ее включения в новый Договор.

В нашем исследовании осталось нетронутым обстоятельство, объясняющее сходство обеих процедур, – это принудительное доставление должника в суд, который и должен был решить вопрос о форме погашения долга. Кто, когда и почему возложил эту обязанность на кредитора?

Проблема принудительного погашения займов, как социальная проблема, возникла после появления частной собственности. Государство, исторически возникшее позднее, стало учреждением, которое не только сделало частную собственность священной, но и это освящение объявило высшей целью всякого человеческого общества , санкционируя применение жестоких способов истребования кредитором долга с должника.

Самым старым и когда-то единственным способом обеспечения возврата долга было применение к должнику т.н. «ограничения на его тело и свободу».