Становление понятия закона как основной формы советского права в 1920‑е годы

В первые годы советской власти закон понимался в соот­ветствии с учением В. И. Ленина. «Что такое закон?» — ставил вопрос Ленин в работе «Аграрная программа социал-демокра­тии в первой русской революции 1905-1907 годов». И отвечал: «Выражение воли классов, которые одержали победу и держат в своих руках государственную власть». Следовательно, Ленин исходил из понимания закона как меры политической. Под­робные свидетельства об отношении Ленина к революционно­му закону оставил П. И. Стучка. В статье «Ленин и революцион­ный декрет» он писал, что для верного понимания отношения Ленина к революционному декрету, необходимо вспомнить, как он относился к программе революции, а именно, с точки зрения революционной диалектики. Программу партии он рассматривал как программу будущего правительства. После установления советской власти вождь революции требовал ува­жения по отношению к декрету и его ис-полнения. Но Ленин требовал не только уважения, но и призывал к широкой по­пуляризации декретов. Например, 10 декабря 1918 года было издано постановление СНК «О мобилизации грамотных и ор­ганизации пропаганды Советского строя».

С переходом к политике нэпа Ленин «без колебания отрека­ется от декретов, не соединимых с новой политикой, и подписы­вает новые кодексы». Выступая на XI съезде партии в 1921 году, Ленин говорил: «центр внимания не в том, чтобы законодатель­ствовать, лучшие декреты издавать и т.д. У нас была полоса, когда декреты служили формой пропаганды. Над нами смея­лись, говорили, что большевики не понимают, что их декретов не исполняют; вся белогвардейская пресса полна насмешек на этот счет, но эта полоса была законной, когда большевики взяли власть и сказали рядовому крестьянину, рядовому рабо­чему: вот как нам хотелось бы, чтобы государство управлялось, вот декрет попробуйте. Простому рабочему и крестьянину мы свои представления о политике сразу давали в форме декретов. В результате было завоевание того громадного доверия, кото­рое мы имели и имеем в народных массах. Это было время, это была полоса, которая необходима в начале революции, без это­го мы не стали бы во главе революционной волны, а стали бы плестись в хвосте... Но эта полоса прошла, а мы этого не хо­тим понять». В 1922 году во ВЦИКе Ленин говорил о кодексах: «Мы и здесь старались соблюсти грань между тем, что является законным удовлетворением любого гражданина, связанным с современным экономическим оборотом, и тем, что представ­ляет собой злоупотребления нэпом, которые во всех государ­ствах легальны и которые мы легализовать не хотим». Таким образом, понятие закона у Ленина изменялось в зависимости от политической ситуации. Этот подход П. И. Стучка называл революционной диалектикой Ленина.

Еще одно красноречивое свидетельство о том, насколь­ко Ленин высоко ценил преобразующую роль права и за­кона оставил Л. Д. Троцкий: «Всякий знает, кто что-нибудь знает о Ленине, что одна из сильнейших его сторон состояла в умении отделить каждый раз существо от формы. Но очень не мешает подчеркнуть, что он чрезвычайно ценил и форму, зная власть формального над умами и тем самым превра­щая формальное в материальное. Ленин везде и всюду дей­ствовал постановлениями, декретами, приказами от имени правительства. Он слишком ясно сознавал, что наша сила — в том новом государственном аппарате, который строился с низов. Но для того, чтобы сопрячь работу, шедшую сверху, из опустевших или саботировавших канцелярий, с творче­ской работой, шедшей внизу, нужен был этот тон формаль­ной настойчивости, тон правительства, которое сегодня еще мечется в пустоте, но которое завтра или послезавтра станет силой и потому выступает уже сегодня как сила. Этот фор­мализм необходим был также и для того, чтобы дисципли­нировать нашу собственную братию».

В первые годы после революции П. И. Стучка писал, что «право в современном смысле, как право классовое, находит свое выражение в законе, а законодательство и проведение в жизнь законов, где надо, мерами принуждения, составляет монополию классовой государственной власти. То есть закон отмечает те вехи, по которым определяются границы дан­ного правопорядка, данной системы правовых отношений. Теоретически закон должен дать основной принцип данной системы, и по возможности яркое и исчерпывающее, а равно достаточно конкретизированное определение важнейших юридических институтов. А остальное — уже дело примене­ния права, которое будет всегда несправедливо для угнетен­ного класса, а справедливым для класса господствующего».

В период нэпа с утверждением принципа законности по­нятие закона стало развиваться: выделяются признаки закона, разграничиваются формальное и материальное его содержа­ние, начинает проводиться деление нормативных актов на за­коны и подзаконные акты.

Поскольку право тесно связано с другими социальными регуляторами, видный советский юрист М. А. Рейснер разра­батывал понятие закона в связи с божественным законом. Он считал, что божественное законодательство — это мистическая надстройка над фактически правовыми отношениями, а, сле­довательно, оно представляет собой лишь своеобразную над­стройку над надстройкой. Он писал: «Позднейший вид бога вседержителя, всемогущего царя и владыки придает старому закону (договору) особую форму, которая, в конце концов, по­беждает. Эта форма закона. Здесь мы подходим к настоящему идеологическому ключу, к волшебному мосту, который пере­брасывается между властью и правом. Закон — вот слово, кото­рое рождается от своего отца — власти и матери — права и за­печатлевает собой целые тысячелетия социальной культуры на самых разных ступенях развития...». В вышеприведенном понимании закона отразилась проблема соотношения права, политики и религии. Однако будучи метафоричным, данное понятие закона было весьма неопределенно, а, следовательно, малопригодно для практического применения, к тому же оно вряд ли отвечало духу марксистской идеологии.

В 1926 году К. А. Архиппов опубликовал работу под назва­нием «Закон в советском праве» — одну из первых монографий в советской юридической науке, специально посвященную про­блеме закона. Архиппов писал, что «вождь революции не толь­ко не ставит задачей революционного пролетариата овладение законной машиной как таковой, но со всей силой сарказма высмеивает подробную постановку вопроса. Пролетариат за­хватывает власть и использует судебную власть для того, что­бы организовать только законодательствующий парламент». Таким образом, во главу угла ставится не законодательство, а установление личного состава органов власти и управления. Автор определяет понятие закона в советском государстве как абстракцию, обобщение отношений. «Закон есть акт органов государственной власти, и, пока существует государство, будет существовать закон, но в пролетарском государстве не долж­но быть органа, который бы только за-конодательствовал».