То есть «законы в советском государстве, это — всеобщего ха­рактера юридические правила, независимо от какого органа они исходят. Напротив того, всякий конкретный индивидуаль­ный акт, исчерпывающий себя в момент издания, является ад­министративным актом». Из чего следует, что «стирается ма­териальное различие между законом и указом, в соответствии с чем законодательная деятельность неразрывно связывается с административной, исключая возможность даже техническо­го (не социально-классового) разделения».

В статье Э.Э. Понтовича «Понятие и значение закона в со­ветском государстве» также рассматривается проблема опреде­ления советского закона, его особенности, сходство и отличие пролетарского закона от буржуазного понятия закона. Автор пишет, что «советское понятие о законе получило свое разви­тие от отрицания буржуазного понятия о нем». По мнению Понтовича, буржуазное понятие закона имеет строго индиви­дуалистический характер. Закон со своей материальной сторо­ны, т. е. со стороны своего содержания, есть норма, определя­ющая права и обязанности граждан. Эта формула выражает собой воззрение на общество и государство как на совокупность индивидов. При таком механическом естественно-правовом воззрении на общество законы в материальном смысле должны были иметь своим предметом «права и обязанности» отдель­ных индивидов.

Понтович утверждал, что «проблема государственного за­кона есть в своей диалектической сущности проблема государ­ственного самоопределения», так как «закон, давая организа­ционное оформление социальной жизни, тем самым является одним из путей осознания господствующим классом самого себя; через понятие закона достигается осо-знание господству­ющим классом своих задач в области организации социальной жизни». Таким образом, по мнению автора «понятие закона в пролетарском государстве не может не быть принципиально отличным от понятия закона в буржуазном государстве».

Поскольку особенностью пролетарского общества является чувство коллективизма, постольку оно не осознает себя в ка­честве совокупности обособленных личностей, поэтому про­летарская революция приносит отказ от понятия закона как общей нормы, как нормы, регулирующей права и обязанности некой юридической особи, именуемой личностью.

Таким образом, в коммунистическом обществе закон как норма был призван к организации отношений не отдельных, рассматриваемых в их обособленности индивидов, а непосред­ственно к организации жизни «человеческой массы». Предме­том закона становилась, вместо прав и обязанностей индиви­да, общая жизнь, жизнь хозяйственная, жизнь политическая. Но она, вместе с тем, и жизнь личная, но не обособленно-лич­ная, а, так сказать, коллективно-личная.

Исходя из такого понимания закона, Понтович ставит во­прос о необходимости формального закона в коммунистиче­ском обществе. Из этого вопроса вытекает еще один: существу­ет ли в Союзе ССР система органов, устанавливающих нормы этой жизни, или установление норм должно происходить поч­ти стихийно, без определенного плана, самыми различными органами, как центрами, так и местными, как общими, так и специальными? На свой вопрос он давал следующий ответ: «Закон в формальном смысле должен закрепить, осуществить в государственной деятельности то, что выразил, как необхо­димое, закон материальный. Материальное понятие закона указывает на начало необходимое, а формальное — на начало действующее, действительное. То есть в государстве советском проблема закона в формальном смысле есть проблема единой организационной системы действия закона как нормы, опреде­ляющей политическую и экономическую жизнь».

Следовательно, высший законодательный орган являлся одновременно и высшим органом управления, а проблема за­кона в формальном смысле была проблемой единого порядка установления этих норм. Из работы Архиппова вытекало, что закон — это не норма, не приказ, не правило, обязательное для исполнения, а средство для революционных преобразований общества, которое продиктовано целесообразностью. Суще­ственным недостатком такого подхода к закону было то, что строгое его исполнение не предусматривалось, что на практике приводило к самодеятельности на местах и даже к волюнтариз­му руководящих работников, которые, понимали революцион­ную целесообразность так или иначе.

В качестве одной из проблем закона ставилась проблема классификации законов. Архиппов выводил классификацию законов советского государства, которая состоит из двух катего­рий: законы, исходящие от органов общего управления и зако­ны, исходящие от органов специального управления. Он писал, что закон в советском праве имеет целый ряд степеней, а виды законов по советскому праву чрезвычайно разнообразны. Со­ветские законы можно, прежде всего, различать, беря за осно­вание классификации тех политических единств, от которых они исходят (законы Союза ССР, законы союзных республик, законы автономных республик, законы областей, губерний, уез­дов, округов, городов и т. д.). «В современном советском зако­нодательстве термин «закон» связывается почти исключитель­но с актами, исходящими от общесоюзных и республиканских органов общего управления. Все акты, называемые советским законодательством в настоящее время «законами», суть акты органов общего управления, но не все акты органов общего управления именуются «законами». Приведенная Архипо­вым классификация законов вызывала возражения у других ученых 20-х годов. Например, советский специалист по адми­нистративному праву В.Л. Кобалевский писал: «Закон есть не просто нормативный акт, но нормативный акт особого рода, отмечающийся от прочих правовых норм рядом формальных признаков и прежде всего своей высшей по сравнению со всеми прочими актами, юридической силой».

Кобалевский ссылался на одну из первых попыток опреде­лить, если не понятие закона, то понятие законодательных орга­нов, ее мы встречаем в постановлении VIII Всероссийского съезда советов. С его точки зрения наибольший интерес также пред­ставляло постановление ЦИК и СНК Союза от 10 сентября 1926 г. «Об изменении ст. 1 постановления ЦИК и СНК Союза ССР от 22 августа 1924 г. «О порядке опубликования законов и распо­ряжений правительства Союза ССР», в котором говорилось, что «все декреты и постановления съезда Советов Союза ССР, ЦИК, его Президиума, СНК и Совета Труда и Обороны СССР публи­куются в собрании законов и распоряжения Рабоче-крестьянско­го правительства Союза ССР, публикующихся в первом отделе, а прочие по-становления и международные договоры, согласо­вания и конвенции Союза ССР — во втором отделе». Анали­зируя текст постановления, Кобалевский приходил к выводу, что для понятия закона существует два формальных признака: 1) ор­ганы власти, от которых исходит постановление; 2) публикация его в первом отделе Собрания законов СССР.

Однако критериев, по которым можно было четко отделять законы от других нормативных актов, выработать в то время не удалось. Например, исследователь И. Ильинский писал, что советское право не знает резкой грани между «конституцион­ным» и «обыкновенным» законом, как не знает оно непреодо­лимого рубежа между учредительной и законодательной вла­стью. «Для советской конституции затруднений по поводу несовершенных законов (лишенные санкции законы) не суще­ствует, и не потому, чтобы она отличалась особым совершен­ством своей юридической техники, а потому, что для диктату­ры пролетариата право не является необходимой, незыблемой и вечной общей категорией. Наш государственный строй не притязает на создание завершенной и беспредельной си­стемы права. Наряду с большим списком конституционных декларативных статей у нас имеется еще большое число норм, которые, сохраняя правовую оболочку обязательного приказа, являются на деле лишь условными предписаниями, обязатель­ность выполнения коих относительна, а не выполнение не вле­чет за собой не только никаких санкций, но и не малейших за­минок в государственной жизни страны».

Среди специалистов по теории права, анализирующих эво­люцию понятия закона в нашей стране, сложилось устойчивое мнение о превалировании нормативистского подхода среди от­ечественных юристов. В частности М. Н. Марченко отмечает, что все понятия законов «апеллируют только к внешней, формально­юридической, атрибутивной стороне явления, именуемого зако­ном, упуская из виду его главную, жизненную — существенную и содержательную в социально-классовом смысле грань».

Данный тезис в целом может быть опровергнут приведен­ными выше примерами — в первые послереволюционные годы главенствовал отнюдь не нормативизм, а поиск нового понятия закона на основе социологического понимания права, отлично­го от традиционного, буржуазного его понимания. Этот поиск продолжался практически два десятилетия — вплоть до уста­новления А. Я. Вышинским принципиального нового, советско­го нормативизма с элементами классовости. Определение по­нятия права как системы общеобязательных государственных норм, выражающих волю господствующего класса, было сфор­мулировано им в докладе на Всесоюзном совещании научных работников права в июле 1938 г. Таким образом, социалисти­ческая революция инициировала серьезную дискуссию о по­нятии права, оставив нам ряд весьма интересных памятников юридической мысли, не ограниченной рамками нормативизма и формализма.

Теория и история государства и права

Статья опубликована в Евразийском юридическом журнале № 4 (71) 2014