Согласно Стратегии национальной безопасности Россий­ской Федерации до 2020 года безопасность определяется как состояние защищенности личности, общества и государства от внутренних и внешних угроз, которое позволяет обеспе­чить конституционные права, свободы, достойное качество и уровень жизни, суверенитет, территориальную целостность и устойчивое развитие Российской Федерации, оборону и без­опасность государства, обеспечиваемые законами и подзакон­ными нормативными актами, а также деятельностью специ­ально уполномоченных органов.

Ни одно государство не может существовать без специ­ального аппарата управления, призванного осуществлять де­ятельность по обеспечению безопасности и правопорядка в обществе. Общественная опасность таких посягательств связа­на не только с ролью управленческой функции государства, но и с отрицательной динамикой их роста.

Главы о преступлениях против порядка управления в УК России и Армении открывают нормы, обеспечивающие без­опасность субъектов управленческой деятельности. Согласно УК РФ безопасность указанных субъектов обеспечивается нор­мами, предусмотренными ст. 317-321; УК РА - нормами, пред­усмотренными ст. 316, 318-319. Законодательству Армении не известны такие составы преступлений, как посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа (ст. 317 УК РФ) и разглашение сведений о мерах безопасности, применяемых в отношении должностного лица правоохранительного или контролирующего органа (ст. 320 УК РФ).

По объекту преступления, предусмотренного ст. 317 УК РФ, в юридической литературе за многие годы действия нормы не удалось выработать единого мнения. Большинство российских криминалистов считают, что таковым являются общественные отношения, обеспечивающие нормальную де­ятельность правоохранительных органов; отношения, связан­ные с охраной жизни сотрудника этих органов, военнослужа­щего либо их близких, выступают в качестве дополнительного объекта.

По мнению Е.Л. Таможника, подход к жизни лиц, вы­полняющих особую деятельность, государственную или обще­ственную функцию, как дополнительному объекту преступле­ния не учитывает в полном объеме социальной значимости жизни человека в сравнении с прочими объектами охраны. А.М. Романова на это замечает: «Личность... безусловно, под­вергается воздействию, но не как сам факт в себе, а лишь в связи с выполнением возложенных на субъекта функций по охране общественного порядка и обеспечению общественной безопасности». Она относит данные преступления к «деяниям со сложной юридической структурой», включающей много­объектный состав. Определение объекта как основного или дополнительного не является признаком важности или повы­шенной ценности в рамках состава преступления. Таким спо­собом уголовно-правовая доктрина выделяет объект, в реша­ющей степени определяющий социальную направленность преступления и место нормы в системе Особенной части УК.

Преступления, посягающие на безопасность субъектов управленческой деятельности, включены в гл. 32 УК РФ исходя из особой роли деятельности, выполняемой личностью в рам­ках государственно-властных отношений. Вне связи с этой де­ятельностью личность подлежит охране иными нормами уго­ловного закона. По мнению К.В. Третьякова, рассматриваемые деяния посягают как минимум на два объекта: общественные отношения, обеспечивающие нормальную деятельность госу­дарственного аппарата, и отношения, связанные с безопасно­стью личности представителя власти.

А.Р. Саруханян считает, что непосредственный объект преступления имеет сложное двуединое содержание. Вино­вный, посягая на сотрудника (военнослужащего), осознает, что жизнь является необходимой предпосылкой полноценной де­ятельности потерпевшего, и поступает таким образом, чтобы воспрепятствовать этой деятельности. Общественное отно­шение, обеспечивающее законную деятельность сотрудника правоохранительного органа, и общественные отношения, обеспечивающее его жизнь, являются составными, неотъемле­мыми частями одного непосредственного объекта преступле­ния, указанного в ст. 317 УК РФ.

При определении содержания непосредственного объек­та преступления, предусмотренного ст. 319 УК РФ, наиболее часто происходит отказ от его понимания как общественного отношения; он трактуется как авторитет конкретного орга­на государственной власти или местного самоуправления. Между тем оскорбление наглядно демонстрирует искажение ценностно-нормативной системы виновного лица, его прене­брежение к охраняемым общественным отношениям, возни­кающим по поводу обеспечения порядка управления, что, в свою очередь, не может не отразиться на обществе, в котором все взаимосвязано.

В ст. 320 УК РФ преступление имеет формальный состав, не указывается на наступление последствий, находящихся в непосредственной связи с отношениями управления. Однако можно предположить, что разглашение сведений может по­влечь наступление иного по характеру вреда, нежели наруше­ние порядка управления. Такого рода последствия составля­ют оценочный квалифицирующий признак преступления (ч. 2 ст. 320 УК РФ) и определяются как физический (например, причинение смерти, тяжкого вреда здоровью), и материаль­ный (причинение крупного материального ущерба) вред.

Специфичен объект преступления, предусмотренного ст. 321 УК РФ. Дезорганизация деятельности учреждений, обеспе­чивающих изоляцию от общества, нарушает общественные отношения, обеспечивающие нормальную деятельность таких учреждений. В данном случае порядок управления конкрети­зирован в качестве непосредственного объекта - деятельности государственного учреждения, выполняющего функцию ис­полнения приговора, определения суда или постановления судьи.

Данная норма, как правило, подвергается ограничитель­ному доктринальному толкованию. Перечень учреждений в ч. 1 ст. 321 УК РФ не конкретизируется, однако из наименования статьи и смысла ее второй части (где потерпевшими выступа­ют сотрудники места лишения свободы или места содержания под стражей) можно сделать вывод, что охране подлежит де­ятельность учреждений, исполняющих наказания в виде ли­шения свободы. Круг таких учреждений определяет УИК РФ.

Как двухобъектные составы преступлений определяются посягательства на представителей власти и в армянской уго­ловно-правовой доктрине. Например, непосредственным объ­ектом называются общественные отношения, направленные на обеспечение нормального осуществления управленческой деятельности и связанных с этим полномочий; дополнительным - жизнь, здоровье, честь, достоинство представителей вла­сти и их близких.

А.И. Чучаев выделяет две группы объектов преступлений, предусмотренных ст. 317 и 318 УК РФ, следующим образом: 1) общественные отношения, обеспечивающие законную де­ятельность сотрудников правоохранительных органов и во­еннослужащих по охране общественного порядка и обеспе­чению общественной безопасности или иных представителей власти по исполнению ими должностных обязанностей; 2) об­щественные отношения, обеспечивающие жизнь сотрудников правоохранительных органов, военнослужащих, их близких либо здоровье представителей власти.

Общим признаком данной группы преступлений вы­ступает наличие потерпевшего. С одной стороны, государ­ственная власть предъявляет повышенные требования к своим представителям, предусматривая более строгую их ответствен­ность за неправомерные действия, совершенные с использова­нием служебных полномочий, по сравнению с реакцией на аналогичные поступки других граждан; с другой - устанавли­вает усиленную охрану, что выражается в применении специ­альных мер безопасности и более суровой ответственности за некоторые действия против них

Круг потерпевших, охраняемых нормами УК РФ, не явля­ется унифицированным. В числе таковых законом называются: 1) сотрудник правоохранительного органа, военнослужащий и их близкие (ст. 317 УК РФ); 2) представитель власти или его близкие (ст. 318, 319 УК РФ); 3) сотрудник места лишения сво­боды или места содержания под стражей либо его близкие, осужденные (ст. 321 УК РФ).

В рамках данной работы не представляется возможным установить круг лиц, поставленных под охрану, посредством толкования содержания бланкетных норм. Специальное от­раслевое законодательство обширно и разнообразно (Феде­ральные законы: от 20 апреля 1995 г. № 45-ФЗ «О государствен­ной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов»; от 27 июля 2004 г. № 79-ФЗ «О го­сударственной гражданской службе Российской Федерации»; от 7 февраля 2011 г. № З-ФЗ «О полиции»; от 27 мая 1998 г. № 76-ФЗ «О статусе военнослужащих»; от 28 марта 1998 г. № БЗ-ФЗ «О воинской обязанности и военной службе»; от 6 февраля 1997 г. № 27-ФЗ «О внутренних войсках Министер­ства внутренних дел Российской Федерации» и др.). Выводы криминалистов весьма неоднозначны и противоречивы. Это объясняется отсутствием единой законодательной концепции в соотношении правового статуса лиц, осуществляющих госу­дарственные или общественно значимые функции. К тому же термины «сотрудник правоохранительного органа», «предста­витель власти» и «распорядительные полномочия» являются межотраслевыми, соответствующие понятия приобретают различный объем в зависимости от отраслевого контекста (конституционное, административное право, правоохрани­тельные органы, уголовное процессуальное право и др.). По­нятие «представитель власти» дается в примечании к ст. 318 УК РФ; оно закладывает правовую основу применения отдельных положений о преступлениях против порядка управления.

Из указанного в данном примечании определения мож­но выделить ряд признаков, значимых для субъекта как «пред­ставителя власти»: 1) должностное лицо; 2) представитель государства, выступающий от имени органа государственной власти, осуществляющего функции по государственной охра­не правопорядка или контролю за соблюдением законности определенной деятельности; 3) обладатель распорядительны­ми полномочиями общего, публичного характера, т.е. по от­ношению ко всем гражданам и организациям (включая субъ­ектов, организационно неподчиненных по службе).

Терминологическое сочетание «представитель власти» встречается и в иных статьях УК РФ, на что обращено вни­мание в указанном примечании. Однако ключевым в опре­делении является термин «должностное лицо», содержание которого раскрывается в примечании 1 к ст. 285 УК РФ. Это понятие само толкуется в том числе через термин «представи­тель власти», в примечании круг использования определения сужен рамками главы о преступлениях против государствен­ной власти, государственной службы и службы в органах мест­ного самоуправления. Но если формулировка понятия «долж­ностного лица» имеет отношение только к статьям гл. 30 УК РФ, возникает вопрос: как понимать значение этого термина в иных уголовно-правовых нормах, в частности, примечании к ст. 318 УК РФ?

Расширяя значимость уголовно-правовой дефиниции «должностного лица», необходимо констатировать наличие замкнутого круга в определении, поскольку содержание двух терминов устанавливается друг через друга. Абстрагируясь от логически допущенной ошибки и учитывая вторую часть де­финиции «должностного лица», в которой термин «предста­витель власти» не используется, можно отметить, что понятия «должностное лицо» и «представитель власти» соотносятся как часть и целое соответственно. При этом понятие долж­ностного лица охватывает: а) субъектов, занимающих должно­сти в иных, кроме правоохранительных и контролирующих, органах; б) субъектов, выполняющих административно-хо­зяйственные функции в государственных и муниципальных учреждениях, государственных корпорациях, а также в Воору­женных Силах РФ, других войсках и воинских формированиях РФ.

Согласно п. 2 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 10 февраля 2000 г. № 6 «О судебной практике по делам о взяточничестве и коммерческом подкупе», к представителям власти относятся лица, осуществляющие законодательную, исполнительную или судебную власть, а также работники го­сударственных, надзорных или контролирующих органов, на­деленных в установленном законом порядке распорядитель­ными полномочиями в отношении лиц, не находящихся от них в служебной зависимости, либо правом принимать реше­ния, обязательные для исполнения гражданами, а также орга­низациями независимо от их ведомственной подчиненности.

Сравнивая признаки потерпевших по ст. 317 и 318 УК РФ, следует отметить, что термин «представитель власти» охваты­вает более широкий круг субъектов управленческой деятель­ности. Помимо сотрудников правоохранительных органов, представителями власти являются должностные лица контро­лирующих органов и лица, выполняющие распорядительные полномочия в отношении не находящихся в служебной зави­симости лиц. Такой точки зрения придерживается, например, Е.Л. Таможник, отмечающий, что ст. 317 УК РФ направлена на защиту неоправданно узкого круга лиц, в отличие от ст. 318 и ст. 319 УК РФ, ориентированных на борьбу с насилием в отно­шении всех представителей власти, а не только должностных лиц правоохранительных органов.

Особенностью ст. 321 УК РФ выступает то, что в ней, в от­личие от других составов преступлений этой группы, близкие осужденного не указаны потерпевшими, что можно рассма­тривать в качестве законодательного пробела. Думается, если насилие или угроза его применения направлены на близких осужденного с целью воспрепятствовать его исправлению или тем более из мести за оказанное им содействие администра­ции учреждения или органа уголовно-исполнительной систе­мы, то такие деяния обладают равной степенью общественной опасности. В противном случае трактовать законодательное положение можно как дискриминационное, поскольку ни близкие сотрудника уголовно-исправительного учреждения, ни близкие осужденного не обладают каким-либо специаль­ным статусом.

В ч. 2 ст. 321 УК РФ законодатель предусмотрел ответ­ственность за посягательства на сотрудников места лишения свободы или места содержания под стражей. Из сферы дей­ствия данной нормы исключены сотрудники других учрежде­ний или органов уголовно-исполнительной системы. Подоб­ный подход не только не логичен, но и нарушает важнейший принцип равной охраны прав, здоровья лиц, по роду деятель­ности обязанных обеспечить должную реализацию судебного решения (приговора). Это обстоятельство подтверждает не­обходимость обеспечить равную охрану всех лиц, принимаю­щих участие в исполнении уголовного наказания.

Анализируя круг потерпевших по ст. 321 УК РФ и ст. 319 УК РА, необходимо признать его нетипичность для рассматри­ваемой группы преступлений и необходимость перемещения этих составов в главы о преступлениях против правосудия.

В литературе высказываются предложения о расширении круга охраняемых лиц нормами главы 32 УК РФ. В частности, Д.В. Лупов и Е.Ю. Титушкина полагают необходимым вклю­чить в перечень таковых исполняющих общественные обязан­ности в сфере охраны общественного порядка. Поскольку подобные формы общественных обязанностей, установленных в федеральном законе и нормативных правовых актах субъ­ектов РФ, не являются общественным долгом любого лица, деятельность по поддержанию правопорядка должна рас­сматриваться как управленческая. С данным предложением, как и его аргументацией, сложно согласиться. Расширение круга лиц уголовно-правовой охраны в соответствии с пред­ложением Д.В. Лупова и Е.Ю. Титушкиной не отвечает основ­ному системному признаку группы норм о рассматриваемых преступлениях - объекту уголовно-правовой охраны. Если и признать справедливым тезис о выполнении данными лица­ми управленческой функции, следует сделать существенное замечание о том, что в этом случае управление является обще­ственным, а не государственным.

Законодательство Армении более удачно выделяет потер­певших. Во-первых, законодатель последовательно применяет термин «представитель власти» для определения круга таких лиц. Во-вторых, дефиниция, раскрывающая это понятие, не содержит тавтологии и звучит следующим образом: «Пред­ставителями власти являются служащие государственных органов и органов местного самоуправления, наделенные в установленном порядке распорядительными полномочиями в отношении лиц, не находящихся в их служебном подчине­нии». Техническим недостатком этой нормы можно признать закрепление определительного содержания термина в ч. 4 ст. 316 УК, а не в примечании к соответствующей статье, что несвойственно форме закрепления уголовно-правовых норм в Особенной части.

Объективная сторона преступлений, посягающих на без­опасность субъектов государственного управления, по россий­скому и армянскому законодательству включает разнообраз­ный круг противоправных деяний, как правило, формальных по составу и совершаемых в форме действий. Однако легаль­ная формулировка таких признаков вызывает множество дис­куссий.

Деяние в ст. 317 УК РФ определяется как «посягательство на жизнь». В п. 9 постановления Пленума Верховного Суда РСФСР от 24 сентября 1991 г. № 3 «О судебной практике по де­лам о посягательстве на жизнь, здоровье и достоинство работ­ников милиции, народных дружинников и военнослужащих в связи с выполнением ими обязанностей по охране обществен­ного порядка»² разъяснено, что под посягательством на жизнь следует понимать убийство или покушение на убийство.

Особенность формулировки деяния и ее нетождествен- ность близким по объективным признакам составам престу­плений против личности связана с повышенной степенью общественной опасности и регламентацией как усеченного со­става преступления, момент окончания которого связывается с моментом покушения. В. Бикмашев и В. Яловая полагают, что поскольку за покушение на причинение смерти не может быть назначено наказание свыше трех четвертей от максимального в соответствующей санкции (ч. 3 ст. 66 УК РФ), то законода­тель, руководствуясь повышенной опасностью деяния и целью применения более строгого наказания, умышленно избежал аналогичной общей норме (ч. 1 ст. 105 УК РФ) формулировки.

Вопрос о фактических последствиях при посягательстве на жизнь (ст. 317 УК РФ) имеет существенное значение для характеристики преступления, его отграничения от схожих деяний против личности, безопасности субъектов управленческой деятельности и квалификации по совокупности престу­плений.

Квалифицирующие признаки преступлений, посягаю­щих на безопасность субъектов государственного управления, практически не устанавливаются. В связи с этим А.М. Романо­ва, например, предлагает дополнить ст. 317 УК РФ частью 2, предусматривающей наиболее часто устанавливаемые след­ствием и судом признаки совершения деяния группой лиц по предварительному сговору или организованной группой; с применением оружия либо предметов, используемых в ка­честве оружия. «Совокупность в случае причинения вреда здоровью при посягательстве на жизнь сотрудника правоохра­нительного органа исключена, так как вред здоровью составля­ет конструктивный признак посягательства на жизнь. Однако если в результате посягательства случаются иные последствия (вред чужому имуществу, экологии и т. п.), то деяния обяза­тельно должны квалифицироваться по совокупности престу­плений, поскольку в такой ситуации совершаются два или бо­лее различных преступлений». Данная точка зрения видится обоснованной. При квалификации содеянного необходимо исходить из направленности умысла виновного независимо от степени тяжести последствий.

Объективная сторона основного состава преступления по ч. 1. ст. 318 УК РФ заключается в применении насилия, не опасного для жизни или здоровья потерпевшего, либо угро­зе применения насилия. В квалифицированном составе пре­ступления (ч. 2 статьи) деяние состоит в применении насилия, опасного для жизни или здоровья.

Насилие предполагает опасное противоправное воздей­ствие на организм другого человека, совершенное помимо или против его воли. Такое воздействие может быть оказано как на наружные покровы тела человека, так и на внутренние ор­ганы. Насилие не всегда причиняет вред человеку, например, при неудачной попытке нанести удар рукой или ногой, когда потерпевший уклоняется от удара; при выстреле, когда пре­ступник промахивается.

Толкование признаков насилия, опасного и не опасно­го для жизни или здоровья, аналогично в доктринах России и Армении. Так, Г.С. Давтян отмечает, что под насилием, не опасным для жизни или здоровья, следует понимать истя­зание, нанесение побоев, лишение свободы или совершение иных насильственных действий, причинивших физическую боль, но не причиняющих вреда здоровью.

Под угрозой применения насилия следует понимать действия (демонстрация оружия) и высказывания виновного, выражающие намерение применить насилие в отношении представителя власти или его близких. Угроза в законе не кон­кретизируется. Н.К. Рудый полагает, что по своему содержа­нию она может быть различной и выражаться в угрозе нане­сения побоев, причинения вреда здоровью различной степени тяжести, убийства. Автор подчеркивает, в силу неконкретизи- рованности нормы диапазон угроз в анализируемом престу­плении значительно шире, чем в иных составах преступлений с таким квалифицирующим признаком, и дополнительной квалификации по ст. 119 УК РФ не требует.

Аналогичный вывод по понятию угрозы в составе престу­пления, предусмотренного ст. 318 УК РФ, можно сделать и на основе судебной практики. Так, Президиум Верховного Суда РФ, удовлетворив протест заместителя Председателя Верхов­ного Суда РФ, переквалифицировал действия осужденного со ст. 317 УК РФ на ч. 1 ст. 318 УК РФ.

Из материалов дела видно, что Т., держа в руке нож и угрожая участковому инспектору В. убийством, пытался при­близиться к нему. Однако В. удалось обезоружить его. Ква­лифицируя действия Т. по ст. 317 УК РФ, суд в приговоре не обосновал вывод о наличии прямого умысла на убийство В. Между тем, как утверждал осужденный, «умысла на убийство участкового инспектора В. не имел и ножом на него не замахи­вался». Президиум Верховного Суда РФ согласился с доводами протеста; поскольку вид угрозы в законе не конкретизирован, то это может быть как угроза нанесения побоев, так и угроза убийством, а равно угроза насилия неопределенного характе­ра, что и имело место в данном конкретном случае.

Применение насилия, опасного для жизни или здоровья, предполагает совершение действий, способных вызывать со­стояние, угрожающее жизни или здоровью, независимо от реального причинения вреда, или действий, вызывающих на­ступление последствий в виде причинения тяжкого, средней тяжести, легкого вреда здоровью.

Важным признаком применения насилия к представи­телю власти, по уточнению Г.С. Давтяна, должна быть связь преступления с законной правомерной деятельностью потер­певшего. Виновный противодействует исполнению специаль­ных полномочий или вынуждает потерпевшего отказаться от их осуществления2. В УК РА данный признак формулируется как «в связи с исполнением им своих служебных обязанностей, а также воспрепятствование исполнению представителем вла­сти обязанностей, возложенных на него законом». Данная фор­мулировка не совсем удачна, вызывает затруднение в уяснении смысла нормы: относится ли «воспрепятствование исполне­нию представителем власти обязанностей, возложенных на него законом» к альтернативному деянию, указанному в этой части статьи, либо является признаком применения насилия? В УК РФ этот признак звучит следующим образом: «в связи с исполнением им (потерпевшим. - авт.) своих должностных обязанностей», что позволяет избежать подобных трудностей в толковании.

Поскольку состав неосторожного причинения смерти субъекту управления отсутствует, то при совокупной квали­фикации необходимо обращаться к общей норме (ст. 109 и 317 УК РФ).

В УК РФ имеется ряд статей, квалифицирующие при­знаки которых содержат указание на насилие в отношении представителей власти связи с их служебной деятельностью: массовые беспорядки, сопровождающиеся вооруженным со­противлением представителю власти (ст. 212); хулиганство, со­пряженное с оказанием сопротивления представителю власти (ст. 213). В этих случаях насилие в отношении представителей власти является обязательным признаком квалифицирован­ного состава, следовательно, охватывается соответствующими статьями УК РФ и дополнительной квалификации по ст. 318 УК РФ не требует.

Преступление считается оконченным с момента приме­нения физического или психического насилия. Установление данного обстоятельства не зависит от того, выполнил ли пред­ставитель власти свои обязанности.

В УК РА конструкция основного и квалифицирован­ного состава преступления, аналогичного предусмотренно­му ст. 318 УК РФ, и рекомендации по квалификации деяния имеют принципиальное отличие от российского уголовного права. Как отмечалось, законодательству Армении не знаком специальный состав об умышленном причинении смерти представителю власти или о покушении на ее причинение. К тому же по распределению объективных признаков в основ­ном и квалифицированном составах преступления ст. 316 УК РА нетождественна ст. 318 УК РФ. Разграничение применения насилия решается двумя способами. Во-первых, в ч. 1 и ч. 3 ст. 316 УК РА насилие подразделяется по принципу его обще­ственной опасности, как и в российской норме. Формулиров­ка характера угрозы представляется не совсем точной. В ч. 1 ст. 316 УК РА говорится: «Применение насилия, не опасного для жизни или здоровья, либо угроза его применения». Ха­рактер угрозы в этом случае связан фактическим насилием. Однако ч. 3 данной статьи, устанавливающая ответственность за применение насилия, опасного для жизни или здоровья, альтернативу в виде угрозы совершения таких же действий не предусматривает. Имеет место либо неточная формулировка ч. 1 ст. 316 УК РА, либо пробел в законодательстве.

Во-вторых, ч. 2 ст. 316 УК РА устанавливает ответствен­ность за оказание сопротивления представителю власти при исполнении им обязанностей, возложенных на него законом, или принуждение его к выполнению заведомо незаконных действий, совершаемых с применением насилия или с угро­зой применения насилия. Анализ санкций ко всем частям данной статьи показывает, что оказание сопротивления - наи­менее тяжкое из преступлений, при этом оно сопровождается неконкретизированным по опасности насилием и угрозой его применения. Поместив положение об оказании сопротивле­ния во вторую часть статьи, законодатель тем самым разры­вает логическую последовательность составов насилия. К тому же составы преступлений, предусмотренные частями 1-3 ст. 316 УК РА, представляются аналогичными по содержанию деяниями, что является примером конкуренции уголовно­правовых норм.

Разграничение признаков основного и квалифицирован­ного составов преступлений армянской уголовно-правовой доктриной решается следующим образом. Например, в слу­чаях неконкретизированности характера угрозы (скажем, при высказывании «будет плохо» или демонстрации оружия), ре­комендуется учитывать место и время совершения преступле­ния, физические возможности виновного и потерпевшего, их численность, сущность демонстрируемого оружия или пред­мета, а также восприятие угрозы потерпевшим (объектив­ность, склонность лица к преувеличению).

Необоснованным представляется ограничительное тол­кование общественно опасных последствий по ч. 2 ст. 316 УК РА. По мнению Г.С. Давтяна, применение насилия с наступле­нием последствий в виде тяжкого вреда здоровью представи­теля власти или его близкого требует квалификации по ст. 316 и частям 1, 2 ст. 112 УК РА. Наступление последствия в виде смерти представителя власти или его близкого также не охва­тывается ст. 316 УК РА и должно оцениваться в совокупности с ч. 2 ст. 104 УК РА (при умышленной форме вины), при не­осторожной - с ч. 2 ст. 112 УК РА. С точки зрения российского законодательства это противоречит основному принципу - справедливости, запрещающему двойную ответственность за совершение одного преступления. Однако законодательство Армении относится к этому иначе: «Запрещается повторное осуждение лица за одно и то же преступление, за исключени­ем случаев, установленных законом».

Изучение практики применения ст. 316 УК РА показыва­ет, что насилие в отношении представителя власти, как пра­вило, сопровождается оскорблением потерпевшего. Однако суды не оценивают действия виновного по совокупности пре­ступлений, квалифицируя их только по более общественно опасному деянию. Показателен следующий пример. Г. был задержан сотрудниками дорожной полиции за проезд пере­крестка на красный запрещающий сигнал светофора в состо­янии алкогольного опьянения, доставлен в медицинское уч­реждение для осмотра и определения степени алкогольного опьянения. Г., не желая подвергаться осмотру, швырнул пачку сигарет в лицо сотруднику дорожной полиции М. и «произ­нес в отношении него ругань сексуального характера», затем нанес удар рукой в лицо и сорвал погон. По данным медицин­ской экспертизы здоровью потерпевшего вред нанесен не был. Суд квалифицировал действия виновного по ч. 1 ст. 316 УК РА1. Однако характер совершенных действий позволяет усма­тривать наличие совокупности преступлений (ч. 1 ст. 316 и ч. 1 ст. 318 УК РА).

Можно сделать вывод, что в конструировании составов преступлений, предусмотренных ст. 317 УК РФ и ст. 316 УК РА, более удачным является законодательный опыт России.

Нормы об оскорблении представителя власти (ст. 319 УК РФ, ст. 318 УК РА) как по легально установленным признакам, так и их доктринальному толкованию весьма близки. Оскор­бление может быть нанесено устно (словесно), письменно, действием (пощечина, непристойный жест и т. д.). Письмен­ное оскорбление обладает рядом существенных отличий от словесного, например, в использовании при написании текста оскорбительного содержания символов, знаков, не относящих­ся к алфавиту, рисунков, цифр, смайлов (знаков препинания, демонстрирующих эмоциональные реакции участника обще­ния на события и поведение собеседника и использующихся при общении в интернет-чате и SMS-сообщениях).