В качестве проблемы революционной законности Стучка называл ведомственное нормотворчество, которое, как он пи­сал, представляло настоящее кустарное производство. «При каждом удобном и неудобном случае эти ведомства выпуска­ют как бы в виде ракет свои проекты новых законов, ибо каждое из этих ведомств имеет свои «ручные станки», свои юри­дические проекты вместе с их авторами-юрисконсультами».

Условием утверждения революционного закона, по мнению автора, был подъем культурного уровня народной массы. Эту задачу Стучка называл самой трудной и наиме­нее понятной. Итак, что же понимал под революционным законом Стучка. Ответ на этот вопрос был следующим: «Доверие, которое питают к партии широкие слои тру­дящихся, создает в них уверенность, что политическая ди­ректива партии и закон как формальное выражение воли господствующего класса в целом не должны и не могут расходиться между собой. Сегодняшние директивные по­становления партии - это завтрашний, даже сегодняшний революционный закон. Конечно, полностью это относит­ся только к центральным директивам, ибо у нас имеются только общеобязательные законы».

Таким образом, Стучка попытался разработать свою кон­цепцию права, проанализировав состояние права в 1930 году. Такой анализ привел его к отождествлению революционного закона с директивой партии. Вероятно, для такого вывода у Стучки были некоторые основания, но все же вряд ли такой подход можно считать правомерным.

Еще одной попыткой рассмотрения проблемы закона и законодательства в духе политики начала 1930-х годов была статья сотрудника Института советского строительства и пра­ва М.Д. Резунова. Он писал, что «ключ к пониманию роли со­ветского закона находится в правильном представлении о вза­имоотношении партийной директивы и советского закона». С точки зрения Резунова, отождествление партийной дирек­тивы с советским законом означало подмену диктатуры про­летариата диктатурой партии.

Говоря о новых представлениях о советском законе, ко­торые стали появляться в литературе в начале 1930-годов, необходимо указать на новую практику подготовки норма­тивно-правовых актов, издававшихся от имени советских и партийных органов, которая появилась в первой половине 1930-х годов. Данное обстоятельство может считаться одной из особенностей нормотворческой деятельности Советского госу­дарства в рассматриваемый период. О том, как происходила подготовка таких актов, можно узнать из переписки Сталина с Кагановичем. Например, из нее следует, что знаменитое постановление «Об охране имущества государственных пред­приятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической собственности)» от 7 августа 1932 г., больше известное как закон «о пяти колосках», был разработан лично И.В. Сталиным.

8 июня 1932 г. Каганович писал Сталину, что И. М. Варей- кис предложил разработать постановление о стимулировании посевов и уборки свеклы. 21 июня от Сталина был получен от­вет: «Проект о свекле читал. Надо обязательно выбросить пун­кты первый о сокращении сдачи хлеба и абзац третий в пункте два о премии. Остальное приемлемо. В проекте нет пункта о подвозе свеклы к станциям. Это недостаток проекта». Отме­тим, что ответ был написан на проекте постановления СНК СССР и ЦК ВКП (б) «О свекле». 12 июля 1932 г. Сталин еще раз вернулся к вопросу о свекле и писал Кагановичу: «Полу­чил проект СНК и ЦК о свекле. Проект нуждается в серьёз­ной редакционной шлифовке. Считать более целесообразным опубликовать это постановление от имени СНК, а от ЦК дать в печать лишь директиву парторганизациям. О безусловном его проведении в жизнь, аналогично тому, как это было продела­но с постановлением о революционной законности. Так будет лучше, если не согласны, поступайте по своему усмотрению и используйте мою подпись».

Упомянем также одно принципиально важное решение, принятое партией и оформленное в советском порядке - ре­шение об отмене карточек. 25 ноября 1934 г. ЦК ВКП(б) за­слушал доклад В. М. Молотова об отмене карточной системы на хлеб. Сталин называл это решение важным этапом укре­пления денежной экономики и торговли. 21 сентября 1934 г. он писал Кагановичу: «Установление единой коммерческой цены на сахар для всего СССР есть экономический абсурд, цены должны быть разные, смотря по отдалённости районов и трудности завоза». 22 сентября 1934 г. Политбюро рассмо­трело вопрос о коммерческих ценах на сахар и поручило А. И. Микояну представить проект предложений.

Как уже отмечалось, ведущими теоретиками права в то время были коммунисты, активно занимавшиеся практикой -      П. И. Стучка и Е. Б. Пашуканис. Именно они стали основ­ными участниками дискуссии в начале 1930-х годов, которая происходила на страницах ведущего юридического журнала «Советское государство и революция права», издававшегося Коммунистической академией, именно против их теоретиче­ских взглядов, сформировавшихся в 1920-х гг. велась борьба в начале 1930-х годов.

В конце 1930 г. Стучка попытался дать постановку работы советских юристов. Он писал, что на последнем этапе нэпа вы­пячивается необходимость связи экономики с государством и, особенно, с правом, следовательно, юрист немыслим без зна­ния экономики. Стучка сетовал на распространение абстракт­ных методов в юридической науке. Причем под абстрактно­стью он понимал не высокий уровень обобщения, как можно было бы предположить, а наоборот - отказ от всякой теории, когда в юридической работе удовлетворяются лишь «юриди- чески-логическими» комментариями действующих законов. И, как следствие неразвитости теории советского права, в силе остается буржуазная теория права. В качестве подтверждения данной точки зрения Стучка признавал, что его известная ра­бота «Революционная роль права и государства» была напи­сана в 1921 году под влиянием буржуазной социологической школы.

Чтобы корректировать теоретико-правовую работу, Стуч­ка выдвинул так называемых «трех китов»: 1) революционную диалектику; 2) классовый характер государства и права и 3) тезис о том, что «общественные отношения», а не нормы (ста­тьи закона) являются основой права. Кстати, последнее было важнейшим положением его вышеназванной работы 1921 г. и является ничем иным, как проявление социологического под­хода в праве, от которого Стучка как будто хотел как-то отме­жеваться.

О так называемых «трех китах» Стучки следует сказать следующее. Первые два пункта являлись общими установка­ми для всех советских теоретиков права, когда они пытались создать правовые концепции на основе марксизма. А вот тре­тье положение о том, что не нормы права, а общественные отношения представляют собой основу права, можно считать особенностью позиции самого Стучки, который еще в начала 1920-х годов развивал социологический подход в советском праве. В первые годы после революции его теория пользова­лась популярностью. Затем, по мере развития законодатель­ства, нормативный подход стал вытеснять социологическое понимание права. Однако, как видно, Стучка был верен своей первоначальной позиции и продолжал ее продвигать и 1930 году. Такое упорство со стороны видного советского юриста выглядит не совсем уместным, так как к 1930 году были созда­ны общесоюзные законы, например, Основные начала уголов­ного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г., Основы землепользования и землеустройства Союза ССР 1928 г. Но, вероятно, автор хотел сказать, что существующие общественные отношения не соответствуют их законодатель­ному нормативному регулированию. Пунктом «е» Стучка да­вал скорее не тезис, а описывал состояние советской юридиче­ской науки в конце 1930 г. Он писал: «Наша база стала узкою. Перед нами задачи, не соответствующие нашим количествен­ным силам. Великий перелом в революции требует перелома и в теории права, а мы до сих пор не достигли единства. У нас на основе отдельных фраз идут взаимные обвинения в уклонах и загибах, а соответствующей генеральной линии нет».