доктор исторических наук, профессор кафедры истории государства и права, конституционногоправа Томского государственного университета
Отчаянные попытки западных стран договориться с Советской Россией на международных конференциях в Генуе и Гааге о выплате долгов царского и временного правительств как главного условия восстановления с ней нормальных экономических и дипломатических отношений, не принесли положительного результата. Кредиторы не желали поступаться принципами и отказываться или хотя бы смягчать предъявляемые России требования. Кроме долгов предшествующих правительств, надо было возвращать имущество и возмещать убытки бывшим собственникам, выплачивать компенсации иностранцам за убытки, «причинённые им или вследствие революционных событий, или установления в России, в осуществление ею своих суверенных прав, нового законодательства».
Но и Россия, одержавшая убедительную победу в войне с контрреволюцией и иностранными интервентами и приступившая к «социалистическому» строительству вместе с другими республиками - окраинами бывшей Российской империи, объединившимися в Союз Советских Социалистических Республик, тоже не желала поступаться своими принципами. Признание требований означало бы полное восстановление в правах отменённой революцией частной собственности на средства производства и ликвидацию других её «завоеваний».
Однако объективные законы международного развития в 1920-е годы оказались сильнее желания антисоветских элит изолировать и уничтожить СССР. Его признание приобретало для государств Европы характер всё более и более неотложной необходимости. Используя при заключении договоров с ним в качестве платы за «признание» разного рода уловки (односторонние уступки, многочисленные оговорки), западные партнёры пошли на нормализацию отношений с советским правительством.
Ещё до Генуи к Англии, первой из держав подписавшей 16 марта 1921 г. торговое соглашение с Советской Россией, присоединилась разорённая войной и лишённая природных богатств Италия, заинтересованная в получении из России нефти, угля, руды, пшеницы и других продуктов. Итальянское правительство уже в 1920 г. завязало деловые связи с советскими кооператорами. 26 декабря 1921 г. в Риме был подписан и торговый договор, из-за давления Франции ратифицированный им только после Генуи, 29 мая 1922 г. Ряд временных торговых соглашений был заключён с другими европейскими странами, Норвегией, Австрией, Швецией, Чехословакией. Но из 14 государств, торговавших с Советской Россией с 1921 г., почти половина не имела с ней дипломатических отношений. В других международных соглашениях, заключённых советскими республиками в 1921-1923 гг., в том или ином виде всё же устанавливались дипломатические отношения как свидетельства признания нового российского государства де-факто.
Что означало для России это фактическое признание? Во- первых, обе договаривающиеся стороны, стремившиеся к восстановлению торгово-политических отношений, взаимно обменивались торговыми представительствами (делегациями). Официальные политические функции, которыми они наделялись, как правило, прикрывались ещё торговыми задачами, особенно вначале (Англия). Представители, как это было принято в Европе при установлении фактических отношений, получали разные дипломатические титулы. Чаще всего это были «дипломатические» или «политические агенты», представитель Англии в Египте, к примеру, именовался резидентом. Англия и Франция в послевоенный период назначали в государства Прибалтики и в страны, появившиеся после раздела Австро-Венгрии, комиссаров или верховных комиссаров. Была попытка Англии назначить такого комиссара и в Россию после фактического признания летом 1919 г. правительства Колчака. Те же титулы применялись в доминионах британской короны и в тех странах, с которыми Англия ещё не установила регулярных дипломатических отношений.
Главы первых советских представительств - «делегаций» - также получали разные титулы: «официальный агент» в Англии и Италии, «представитель» в Германии и Австрии, «официальный представитель» в Норвегии и Дании. За этими лицами во всех договорах, кроме англо-итальянской схемы, оговорено аккредитование при ведомстве иностранных дел. Договоры с Англией и Италией употребляли глухую формулу - «доступ к властям страны пребывания». Некоторые из договоров (Норвегия) формально фиксировали присвоение главе представительства представительного характера в деловом, а не церемониальном смысле, хотя и наличие такого само по себе явствует из всех соглашений. Договор с Англией и Италией подчёркивал возможность отказа в приёме агента, признанного persona non grata. Почти во всех актах имелось условие о максимально допустимом численном составе представительства, а в некоторых подчёркнуто обязательство ввода в состав тех сотрудников, которые пользуются привилегиями, лишь граждан назначающей страны.
Что касается дипломатических привилегий, то они, чаще всего, признавались за персоналом путём более или менее пёстрого перечня: тут можно найти и личную неприкосновенность, налоги, освобождение от личных повинностей, право выписки газет. В германо-австрийской группе оговорены некоторые привилегии и за персоналом, не приравненным к дипломатам. Очень часто говорится об обязательстве помощи в получении квартир. Наконец, во всех договорах много места уделялось праву беспрепятственных сношений со своим правительством, при чём существовала целая гамма вариантов о весе дипломатической почты. Договоры со скандинавскими странами, как наиболее близкие к юридическому признанию, содержали, как считал А. В. Сабанин, «эмбрион почётных привилегий в виде права пользования флагом и другими официальными эмблемами».
Обязанности представительств в договорах также очерчены не очень равномерно. Кое-где говорилось об обязательстве невмешательства персонала во внутренние дела страны пребывания. Описание деловой стороны колебалось от почти полной консульской работы (Германия, Австрия), до скупого признания права визировать паспорта (Англия). Стороны обязывались «воздерживаться» от враждебных по отношению к другой стороне акций и инициатив, а также «от прямой или косвенной пропаганды вне своих границ против учреждений»
этой другой стороны. Правительство Великобритании обязывалось не предпринимать никаких действий для завладения золотом, имуществом и товарами, принадлежащими советскому правительству; со своей стороны правительство Советской России в особой декларации, приложенной к договору, выражало готовность уплатить в будущем соответствующие возмещения тем частным лицам, которые поставили товары или оказали другие услуги России. Впрочем, при этом имелось в виду, что разрешение этих вопросов последует по заключении общего мирного договора.
Торговое соглашение от 16 марта 1921 г. означало, что британское правительство де-факто признало Советскую Россию. Об этом 23 марта 1921 г. его глава, Ллойд Джордж, официально объявил в Палате общин, хотя между обеими странами и оставались открытыми спорные вопросы. Вскоре деловые отношения подтвердили наличие такого признания, о чём свидетельствовал инцидент с делом «Лютера с Загором». Это спорное дело возникло в связи с необходимостью признания Западом национализации советским правительством русских банков, во весь рост вставшей перед западными бизнесменами и западными судами. Ещё в конце 1920 г. глава советской торговой делегации в Лондоне Л. Б. Красин продал лес некоему Джемсу Сагору и Ко. Английское лесопромышленное предприятие — общество «Лютер» — оспорило эту сделку, заявив, что проданный лес раньше принадлежал ему и был конфискован советским правительством. Компания «Сагор», не отрицая факта прежней принадлежности леса «Лютеру», со своей стороны заявляла, что советское правительство конфисковало лес на основании своего закона - декрета от 20 июня 1918 г. В декабре 1920 г. судья вынес решение по делу Сагора: «Так как британское правительство не признало советского правительства, то декреты последнего не имеют силы перед лицом английского закона», и торговая сделка о лесе была признана недействительной. Но компания «Сагор» перенесла дело в апелляционный суд, который 12 мая 1921 г. отменил первое решение, ссылаясь при этом на разъяснение Министерства иностранных дел, что Англия признала советское правительство фактическим правительством России (выделено автором - Л. Б.).
Это решение от 12 мая 1921 г. с чрезвычайно яркой мотивировкой, признававшей советские законы, стало, по сути дела, «руководящим» при рассмотрении «советских дел» в европейских судах, хотя Палата лордов, руководствуясь мотивами другого рода, и отменила его. Правда, не все члены Палаты, демонстрируя свою замечательную компетентность, согласились с отменой этого «справедливого», как они считали, решения. Так, лорд судья Бенке полагал, что даже если бы суды его страны и вправе были рассматривать декрет 20 июня 1918 г. о национализации с точки зрения нравственности и справедливости, то и тогда они не могли отнестись к этому декрету иначе, как к проявлению фактическим правительством цивилизованной страны такой политики, какую это правительство считает отвечающим высшим интересам этой страны». Одним словом, если государство объявляет некую вещь своей собственностью, то английский суд не вправе входить в рассмотрение вопроса об основаниях приобретения последним этого права.
Ещё резче и определённее выразился другой лорд-судья Скретон: «Объявить законодательство государства, признанного как государство суверенное, независимое, противоречащим принципам нравственности и справедливости, - это означало бы серьёзно нарушить международную вежливость по отношению к этому государству. Если бы это государство обнаружило себя на практике таковым, то подобное его поведение могло бы стать casus belli, (повод к войне - лат.) и должно, конечно, быть делом государя, а не делом судей по отношению к государству, которое признал король». «Английские граждане не считают, что советское законодательство о национализации противно нравственности. В настоящее время они отдают государству, пожалуй, больше половины своего дохода в виде подоходного налога и сверхналога, а также и значительную часть своего имущества, капитала, в форме налога на наследство, над которым как Дамоклов меч висит налог на капитал. И эти английские граждане не могут объявить безнравственным иностранное государство за то, что оно считает (пусть это нам кажется не верным) предоставление индивидуальных имуществ государству как представителю всех граждан, наилучшей формой права собственности».
Возможно, эта своего рода мечта о собственной национализации, проявленная судьями и свидетельствующая о «вредном» влиянии советского законодательства, и заставила Палату лордов просто, без мотивировки, отменить решение второй инстанции. «Такова палата лордов, - иронизировал советский правовед, - которая не может сделать из мужчины женщину (теперь-то уже и это может - Л. Б.), но которая может объявить белое чёрным и истину ложью». Это решение палаты лордов вызвало целую кампанию в среде других компетентных юристов, в том числе американских, группировавшихся вокруг крупного банковского Harward law review. Являясь активными противниками советского законодательства в целом, они должны были признать по отношению к национализации банков, что «если советское правительство объявило себя ликвидатором банков, оно стало их преемником и его права должны быть признаваемы судами».
Таким образом, можно констатировать, что признание советского правительства де-факто открывало дорогу применению советского законодательства в иностранной судебной практике.
Более детально развитие торговых отношений между двумя странами было проработано в советско-германском договоре от 6 мая 1921 г. Москва и Берлин открыли дипломатические представительства, причём советское представительство было признано германским правительством единственным законным представительством России в Германии, что в целом означало его признание де-факто. Уже тогда представительствам были даны полномочия и некоторые льготы, которыми пользуются иностранные миссии в стране своего пребывания. «Преимущества и льготы» были предоставлены главам аккредитованных миссий» и семи членам представительств, «поскольку они не являются подданными государства, где пребывает данное представительство». Руководители представительств, будучи аккредитованы при центральном ведомстве иностранных дел страны пребывания, получали право сношения с ним, а по торговым делам - «и с другими центральными ведомствами непосредственно».
Представительства получили право пользоваться радиостанциями и публичными почтовыми учреждениями для беспрепятственных официальных сношений со своим правительством и представительствами своего правительства в других странах, открыто или с применением шифра, а также посылать курьеров «на основании особого соглашения».
Относительно других лиц, занятых в представительствах и не являющихся подданными страны пребывания, оба правительства обязывались «принять необходимые административные меры» для ограждения их от произвола местных властей. Производство обысков у таких лиц могло осуществляться только с уведомлением о том центрального ведомства иностранных дел той страны, в которой пребывает представительство, и в присутствии уполномоченных, как самого ведомства, так и данного представительства. Эти лица, вместе с членами их семейств, освобождались от «общественно-трудовых повинностей всякого рода, равно как от воинских и военных тягот».
Специальным Соглашением были урегулированы вопросы, связанные с возвращением на родину военнопленных и гражданских интернированных лиц. Круг деятельности существовавших уже делегаций обоих государств «для попечения о военнопленных» был расширен, и им поручалась теперь «защита интересов граждан их стран». К делегациям присоединялись торговые представительства «для развития экономических сношений между обеими странами», разрешался беспошлинный и безналоговый ввоз материалов, необходимых для ведения дел и содержания своих помещений, а также «необходимые для немецкого персонала жизненные припасы и предметы потребления в количестве до 40 кило на каждого человека в месяц». Представительства брали на себя и обязательство «в своей деятельности строго ограничиваться задачами, поставленными им в настоящем соглашении», и «в особенности воздерживаться от всякой агитации и пропаганды против правительства или государственных учреждений страны, в которой они находятся».
На российской территории правительство обязывалось совершать с германскими гражданами, германскими фирмами и германскими юридическими лицами правовые сделки только с оговоркой о применении третейского разбирательства, которое могло также применяться и в отношении заключённых в Германии правовых сделок. И в целом Соглашение 1921 г. признавалось обеими сторонами, впредь до заключения будущего торгового договора, «основой хозяйственных отношений обеих сторон», должно было «толковаться в духе взаимного благожелательства, направленного к укреплению экономических отношений». Таким образом, положения Соглашения 1921 г. оставались действующими более четырёх лет. Однако нужно иметь в виду, что это «временное соглашение», принятое «до полного восстановления нормальных сношений» между странами, исходя из этой формулировки, всё же вовсе не означало окончательного признания Германией Советской России.
Что менялось в договорах при переходе стран от отношений de fakto к дипломатическим отношениям, отношениям de jure, показывает соглашение с Италией. Уже первый договор между итальянским и советским правительствами от 26 декабря 1921 г. имел, более чем другие, атрибутов, свидетельствующих о признании сторонами общеизвестных норм международного права. Он вполне устраивал обе стороны, начавшие развивать торговые отношения. Инициатива повышения их уровня исходила от Италии. 30 ноября 1923 г. глава итальянского правительства Бенито Муссолини, выступая в парламенте, заявил о невозможности более игнорировать роль и значение возрождающейся России. «Для итальянского хозяйства, для блага итальянского народа выгодно признать Русскую республику де-юре», - заявил он. «Я как глава итальянского правительства даю доказательства моей доброй воли и признаю Советы. Этим я вновь ввожу Россию в круг западноевропейской общественной, политической и дипломатической жизни». Совершенно очевидно, что заявление диктатора было продиктовано не только интересами итальянской внешней политики и торговли, но и стремлением использовать симпатии народных масс к Советскому Союзу для укрепления его позиций внутри Италии.
Однако договору пришлось ещё выдержать натиск французской дипломатии, стремившейся сорвать итало-советские переговоры. Под её влиянием итальянское правительство стало предъявлять всё новые и новые требования льгот и преимуществ. Только спустя два месяца, 8 февраля 1924 г., прибывший в Москву итальянский представитель, доставивший в Народный комиссариат по иностранным делам ноту Муссолини, сообщил о признании советского правительства Италией де-юре. «Господин народный комиссар! — писал Муссолини Г. В. Чичерину, - Вы знаете, что со дня, когда я возглавил правительство, моим желанием было осуществить возобновление политических сношений между двумя странами, считая таковые полезными для их собственных интересов, а также в общих интересах всей Европы. Поэтому я удовлетворён, что сегодня итало-русский торговый Договор подписан... и «политические отношения между двумя странами являются окончательно и прочно установленными».
Советское правительство высоко оценивало результаты советско-итальянских переговоров именно потому, что, как считали в Народном комиссариате по иностранным делам, «от Италии мы получили полное безоговорочное признание. Вначале предполагалось говорить о признании лишь во вступлении к торговому договору, в каком случае признание было бы обусловлено подписанием договора. Мы, однако, использовали затруднительное положение, в которое Муссолини попал в результате признания со стороны Англии, и мы заставили его послать отдельную ноту, в которой признание даётся независимо от подписания договора». Цена нотифицированного признания, как видим, была выше простого торгового договора. К тому же Италия прислала в Москву своего представителя в ранге посла.
«Полное» признание СССР Италией выражалось теперь в других нормах и терминах. Главное, что исчезла необходимость фиксировать в договоре режим официального представительства. Так, первая статья договора гласила: «Власть каждого из договаривающихся государств признаётся единственно законной и суверенной властью соответствующей страны со всеми вытекающими из сего последствиями для другой страны, согласно международному праву и международным обычаям» (выделено автором - Л. Б.).
Всё остальное в договоре являлось выводом из этой основной посылки. Признавалась монополия внешней торговли в СССР, возможность советского Торгового представительства «выполнять на территории Италии функции, возлагаемые на это представительство правительством Союза», т. е. и пользование дипломатическими привилегиями. Уроженцы обеих сторон получали свободный доступ в суды всех инстанций и всех юрисдикций и т. п.
Особое значение имели ранние договоры республики со странами Востока, которые определённым образом выпадают из цепи упомянутых договоров западных стран о признании Советской России де-факто. Они подтверждают приверженность новой России к соблюдению коренных принципов своей внешней политики - полный отказ от неравноправных соглашений. На основе подобных принципов были заключены договоры с Ираном, Афганистаном, Турцией, Монголией, Китаем. В них объявлялись отменёнными и потерявшими всяческую силу все неравноправные трактаты, договоры, концессии и соглашения, заключённые бывшим царским правительством с этими странами, аннулировались числившиеся за ними долги. Была оказана дружеская экономическая помощь отсталым и слаборазвитым странам (безвозмездно и в полную собственность народа передавались сооружённые русскими шоссейные и железные дороги, телеграфные и телефонные станции, электростанции, порты, товарные склады, пароходы и пр.) Такими были, к примеру, договор от 26 февраля 1921 г. с Персией (с 1935 г. - Иран) и договор от 28 февраля 1921 г. с Афганистаном. Россия отменила в отношениях со странами Востока режим капитуляций. Поэтому договоры исходили исключительно из целей развития сотрудничества и добрососедства, и присвоение иностранным консулам всех прав и преимуществ, определяемых нормами международного права, происходило у нас исключительно на началах взаимности.
Инструкция, данная советским дипломатическим представителям в Афганистане, может служить ярким показателям приверженности России этим принципам. Им следовало помнить о том, что страна, которую они представляют, является для них «естественным другом». Политика России не агрессивна, это политика мира и дружбы, она нацелена на взаимное содействие «развитию и процветанию дружественного афганского государства и оказание ему всяческого содействия, какое в наших силах... Мы ни на минуту не думаем навязывать вашему народу такой программы, которая ему чужда». Оценивая успехи советской политики в Персии и первый равноправный договор, подписанный Ираном с великой державой, английский журнал «Nation» писал: «Россия пожинает теперь в Персии плоды своей политики самопожертвования: она отказалась от всего — от концессий, дорог, телеграфов, банков, не прося ни пенса вознаграждения за убытки... В результате мы имеем безусловный рост русского влияния, которое опирается на добрую волю самого персидского населения».
В договорах советского правительства с Ираном и Афганистаном провозглашалось взаимное пользование представителями правом экстерриториальности и другими прерогативами (поднятия государственного флага, неприкосновенность личности и дипломатической переписки, переговоры по телефону, радио и телеграфу). В советско-персидском договоре прямо указывалось на действие международного права и обычаев, а также норм, действующих в обеих странах в отношении дипломатических представителей. А. В. Сабанин считал такую редакцию «очень примечательной по своей грамотности и полноте». Формула о наличии за дипломатами при условии полной взаимности привилегий и прерогатив, установленных общим международным правом, была затем использована в договорах, заключённых Персией с европейскими странами летом 1928 г. при отмене капитуляций. Россия положила ей начало. Такая отсылка к международному праву понималась как полное во всех отношениях уравнение в правах европейского и азиатского контрагентов, т. е. «как принцип передовой». Эти договоры, оформляя дипломатические привилегии сторон, являлись существенным источником посольского права в случаях, когда две страны не были связаны нормальными юридическими отношениями. Но теперь они предоставляли друг другу так называемое фактическое признание, и это было начало процесса перехода буржуазных стран по отношению к советским республикам от состояния интервенции к признанию (через фактическое признание) юридическому.
Определённую роль в подъёме авторитета Советской России сыграла проведённая в 1922-1924 гг. знаменитая денежная реформа, позволившая стране покончить с финансовой разрухой, справиться с бюджетным дефицитом и квадриллионами ничего не стоивших дензнаков, остановить бешеную пляску цен. Перед твёрдым советским червонцем, «золотой банкнотой», «феноменом организованного хозяйства» с великим почтением склонили голову финансовые заправилы капиталистического мира.
Червонцы приравнивались к царской золотой десятирублёвой монете, причём на 25 % своей суммы обеспечивались золотом, другими драгоценными металлами и иностранной валютой по курсу на золото, а на 75 % - легко реализуемыми товарами и краткосрочными обязательствами. Главным исполнителем её был финансовый гений - «большевистский» нарком Г. Я. Сокольников. «Встреченный издевательствами и злобной бранью мировой буржуазной и белогвардейской прессы, ехидными насмешками советских хозяйственников, червонец, ворвавшись в хаос непрерывно обесценивавшейся совзначной валюты, не только занял доминирующее положение в государственной денежной системе, но уже через полтора года полностью вытеснил бумажный совзнак. На нашем внутреннем рынке перед червонцем капитулировали американский доллар и английский фунт стерлингов.»
«При падении франка, при катастрофе марки, на биржах Европы червонец стал котировался выше всех других валют. «Банкиры и те правительства, которые нас не признают де- юре, очень хорошо признают бумажку, на которой написано: «сие считать за 10 рублей и подписано: Сокольников», - писала советская пресса. С ней соглашалась и пресса американская: «Великан пробуждается, Русская валюта - одна из немногих, которая котируется несколько выше курса доллара. Ничто более не сможет задержать окончательного восстановления СССР».
Было ещё одно обстоятельство, способствовавшее международному признанию СССР - обострение борьбы за рынки сырья. 1925 год стал временем интенсивных переговоров капиталистических держав об урегулировании финансовых вопросов между участниками мировой войны. Война оставила после себя миллиарды государственных долгов, безвозвратно истраченных на избиение миллионов населения нашей планеты. Теперь, по прошествии шести лет после Версальского мира, державы, оправившись от военного угара, вплотную приступили не только к общему расчёту, но и к производству новых ценностей взамен уничтоженных. Для этого следовало привлечь к эксплуатации неиспользованные ещё полностью ресурсы тех стран земного шара, которые имели сырьё, продукты и подпочвенные богатства, но не имели достаточно мощных для самозащиты от хищнических вожделений империалистических держав местных государственных и военных организаций. Это было новое поле деятельности для американской и европейской промышленности. На первый план выплыли широкие планы всемирного сведения счётов по системе банковских балансов, проводимые всемирным кредитором - Северо-Американскими Соединёнными Штатами, - писал советский журнал. Французские маршалы и английские адмиралы понемногу, с явной неохотой, уступили первое место американским банкирам. Мировая конъюнктура разрабатывалась теперь не в главных штабах Фоша или его английских и американских коллег, а в кабинетах Моргана и его присных». Эти обстоятельства вызвали почти неуправляемый процесс признания азиатскими и европейскими странами Советской России.
Этот процесс вошёл в историю под названием «парада признаний», данного ему классиками советской дипломатии, которые показали и его шествие по континентам. Начиная с весны 1924 г., дипломатические отношения с СССР, кроме стран, заключивших торговые договоры в начале 1920-х гг. и подтвердивших признание де-юре, установили более двух десятков стран мира. Среди них были Китай, Франция, Австрия, Греция, Швеция, Дания, Мексика, Норвегия, Япония... В этом списке отсутствовали США, активно, между тем, торговавшие с СССР. Но и без США Советский Союз всё более и более становился «решающим фактором мировой политики».
Крупным успехом советской дипломатии считается подписанное 31 мая 1924 г. «Соглашение об общих принципах для урегулирования вопросов между Советским Союзом и Китайской республикой», положившее начало официальным дипломатическим отношениям между СССР и Китаем. Правительство Советского Союза, верное принципам своей политики, как это было уже с Персией, не только объявило уничтоженными и не имеющими силы все договоры и соглашения, заключённые между царским правительством и другими державами и в какой-либо степени затрагивающие суверенные права или интересы Китая. Оно отказывалось от специальных прав и привилегий, приобретённых царским правительством в Китае, в силу прежних неравноправных договоров, конвенций, соглашений и т. д.
Очень сложно устанавливались отношения СССР с Францией, отягощённые проблемой довоенных российских долгов и требованиями выплачивать компенсации держателям русских ценностей и бывшим владельцам национализированных предприятий. Французское правительство во главе с Пуанкаре было не прочь создать концессионные предприятия в России, прибыль с которых шла бы на возмещение понесённых ими убытков. Но при этом Пуанкаре оказывал прямое содействие французским судам, не признававшим официальные акты советского правительства в отношении исков пытавшихся вернуть свои права бывших российских собственникам и кредиторов.
К тому же Пуанкаре успешно интриговал против советского правительства в Румынии, поддерживая её притязания на захваченную ею российскую территорию - Бессарабию. Летом 1923 г. правительство Пуанкаре задержало в Бизерте Черноморский флот, уведённый Врангелем из России, с целью продать несколько русских судов Румынии. В ответ на советский протест по этому поводу Пуанкаре выдвинул в ноте от 20 июня 1923 г. своеобразный дипломатический аргумент: советское правительство не имеет права требовать обратно русские корабли, так как оно не признано; не признано же оно потому, что не платит долгов. Но, если бы даже оно и было признано, Франция всё равно имела бы право задержать русские суда в качестве залога за неуплаченные русские долги.
Антисоветская демонстрация Пуанкаре в бессарабском вопросе явилась одним из последних проявлений его ненависти к СССР. Пришедшее ему на смену правительство «левого блока» во главе с Эдуардом Эррио, посетившим в 1922-23 гг. Нижегородскую ярмарку и горячо выступавшим за признание СССР, сдвинуло вопрос признания с мёртвой точки. Помогли и мнения французской общественности, которая всё решительнее высказывалась в пользу скорейшего урегулирования взаимоотношений между Францией и СССР. 28 октября 1924 г. Эррио сообщил телеграммой на имя председателя Совнаркома и народного комиссара иностранных дел, что Франция признала советское правительство. «Правительство республики, — гласило сообщение, — верное дружбе, соединяющей русский и французский народы, начиная с настоящего дня, признаёт де юре правительство СССР как правительство территорий бывшей российской империи, где его власть признана населением, и как преемника в этих территориях предшествующих российских правительств. Оно готово поэтому завязать теперь же регулярные дипломатические сношения с правительством Союза путём взаимного обмена послами». Таким образом, на сторону СССР в лице Франции встало государство, правители которого находились долгое время в ряду главных организаторов антисоветской интервенции и блокады, опекавшее осевших в стране «непримиримых» белогвардейцев, финансировавших и снабжавших оружием Польшу и Румынию, натравливая их на СССР.
К концу 1924 г. из крупных капиталистических держав только Япония и США продолжали политику «непризнания» Советского Союза. Япония категорически отказывалась оставить захваченные ею территории на Дальнем Востоке России, в том числе Северный Сахалин, хищнически истребляла его природные богатства, в безразмерных количествах вырубая леса и каменный уголь. В начатых весной 1923 г. по инициативе советского представителя в Китае переговорах советское правительство предложило Японии установить дипломатические отношения, заключить договор и определить окончательный срок оставления Японией Северного Сахалина. Но Япония жаждала закрепить эту российскую территорию за собой, предлагая либо выкупить её за приличные деньги, либо отдать в концессию на длительный срок нефтяные, угольные и лесные богатства острова, а также железные дороги. Естественно, она сохраняла также требования выплаты долгов царского правительства и возвращения национализированной частной собственности японским подданным. Переговоры зашли в тупик.
СССР помогло растопить японский лёд случившееся 1 сентября 1923 г. огромное землетрясение, уничтожившее 70 % промышленности Токио и большую часть судостроительных заводов в Иокогаме. Советское правительство пришло на помощь японскому народу, направив в Японию пароход «Ленин» с продовольствием и санитарными отрядами. И далее СССР продолжил оказывать японскому народу финансовую помощь, в том числе сборами с населения (всего около 320 тыс. руб. золотом). К тому же в Японии в мае 1924 г. к власти пришло новое правительство во главе с Като, который инициировал продолжение советско-японских переговоров в Пекине. В итоге 20 января 1925 г. была заключена советско-японская конвенция «Об основных принципах взаимоотношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Японией», согласно которой обе стороны восстанавливали дипломатические и консульские отношения друг с другом. Японское правительство согласилось на эвакуацию своих войск с Северного Сахалина к 15 мая 1925 г. В свою очередь советское правительство пошло навстречу Японии и согласилось предоставить ей желанные концессии на Северном Сахалине. Протокол «Б», приложенный к конвенции, предусматривал заключение концессионных договоров с японскими компаниями, рекомендованными японским правительством. Они получали право на эксплуатацию месторождений угля и нефти, на поиск и разведку на нефть, кир - продукт нефти, и горючие газы на территории размером до 1.000 кв. вёрст на восточном побережье Сахалина.
Итак, к середине 1920-х гг. советская дипломатия, с честью защитив интересы российского государства и составлявших Советский Союз республик, добилась не только ликвидации дипломатической изоляции, но и серьёзного роста его международного влияния, что способствовало успехам в проведении новой экономической политики.