Неравенство перед законом как принцип уголовного права России XIX – начала ХХ вв.

В настоящее время под принципом равенства в уголов­ном праве понимается положение, когда лица, совершившие преступления, равны перед законом и подлежат уголовной ответственности независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения и других обстоятельств. Кроме того, этот принцип предполагает и равную по способам и меркам воздействий на виновных лиц правовую защищенность одина­ковых по социальной значимости благ и интересов. Подобное понимание является общепринятым. Вместе с тем с истори­ческой точки зрения оно не представляет собой «постоянную величину» - напротив, это результат длительной эволюции, который с определенностью прослеживается на примере рос­сийского уголовного права XIX - начала XX вв. Выбор этого пе­риода в качестве предмета исследования закономерен по той причине, что именно на него пришлось масштабное реформи­рование отечественной правовой системы, а также социально­экономические реформы.

Рассмотрим особенности уголовного права России XIX - начала XX вв. в контексте заявленной темы в рамках двух вре­менных промежутков: с начала XIX в. по начало 60-х гг. XIX в.; с конца 60-х гг. XIX в. по начало XX в. В основу данной перио­дизации положен ряд факторов, среди которых такие, в част­ности, как масштаб обновления источников права, изменения уголовной политики государства, проведение крестьянской и судебной реформы 1861 и 1864 гг. соответственно.

Основными источниками уголовного права первого пе­риода выступали партикулярные узаконения, а также отдель­ные кодифицированные акты, такие, как Полевое уголовное уложение 1812 г., Том XV Свода законов Российской империи 1832 г. (далее по тексту - Свод законов), Военно-уголовный устав 1839 г., а также Уложение о наказаниях уголовных и ис­правительных 1845 г. (далее по тексту - Уложение 1845 г.).

Отличительной чертой данных источников права вы­ступило их обыкновение подразделить адресатов уголовно­го закона по различным основаниям, от чего варьировались последствия преступного поведения. В качестве оснований подобного деления выступала, как правило, сословная при­надлежность, реже - должностное положение или вероиспо­ведание виновного лица.

В самом деле, в соответствии с действовавшей в этот пери­од Жалованной грамотой дворянству «телесное наказание, да не должно было коснуться тела благородного». То есть данным нормативным актом от соответствующей категории наказа­ний изымались лица дворянского происхождения. Примеча­тельно, что ряд привилегий распространялся на дворян и по лишении всех титулов или званий. Например, согласно Указу от 25 июня 1827 г. таких лиц запрещалось ковать в железо и направлять в Сибирь на поселение.

По аналогии с дворянами в начале XIX в. определенные преимущества получили и купцы. Так, согласно мнению Го­сударственного совета от 27 апреля 1822 г. купцы второй гильдии, перешедшие по состоянию преступления в третью, впредь также не подвергались телесным наказаниям. Впослед­ствии схожая практика была закреплена в 1842 г., когда от телесных наказаний были освобождены купцы третьей гиль­дии наряду с мещанами, служившими по выборам городских обществ. Представители крестьянского сословия и люди низ­ших состояний подобного рода правами и привилегиями не пользовались.

Свод законов, несмотря на существенное обновление ряда институтов уголовного права, от указанной практики не от­казался. Это отразилось, прежде всего, на системе наказаний, которая оставалось консервативной в той части, в которой привилегированное меньшинство освобождалось от ряда на­казаний, тогда как к непривилегированному большинству за­коном широко применялся весь комплекс мер воздействия, от кнутов и шпицрутенов вплоть до смертной казни.

Так, в силу ст. 26 Свода законов телесным наказаниям подлежали одни только люди низших состояний - мещане и купцы третьей гильдии. В свою очередь, в статьях 36, 81-101 устанавливались категории лиц, изъятых от такой категории наказаний: дворяне, духовенство, лица, получившие знаки отличия, а также почетные граждане и купцы первых двух гильдий. Этот пример становится более разительным, если принимать во внимание, что в соответствии со ст. 28 для лиц, не изъятых от телесных наказаний, продолжали действовать нормативные акты XVIII в., устанавливавшие по меркам XIX в. чрезвычайно строгие наказания. Речь идет, прежде всего, о Во­инских артикулах, Высочайшей резолюции на доклад Сената от 29 марта 1753 г., а также указах от 25 июня 1742 г., 13 апре­ля 1797 г., 17 августа 1797 г., 13 сентября 1797 г. и др. - ими, например, предусматривались наказания батогами и плетьми без означения числа ударов, которое целиком зависело о су­дейского усмотрения по конкретному делу.

Заслуживают внимание и положения ст. 21 Свода зако­нов, согласно которой субъекты уголовно-правовых отноше­ний делились на дворян, духовных лиц, почетных граждан и купцов первых двух гильдий, а также на прочих лиц, от теле­сных наказаний не изъятых. Данное деление было необходи­мым для назначения наказания в виде лишения прав состоя­ния, а также для иных случаев, указанных в законе. Например, в силу ст. 49 духовные лица по состоянию здоровья могли быть освобождены от наказания в виде работ на казенных заводах и фабриках и переданы на поручительство родственников; в силу ст. 66 лица, изъятые от телесных наказаний и годные к военной службе, могли передаваться в солдаты вместо ссылки на поселение и т.д. Подобными привилегиями лица низшего сословия не пользовались; в дополнение их положение ухуд­шалось применением дополнительных наказаний, таких как содержание в рабочем доме (ст. 53).

Нормы Свода законов, посвященные отельным видам преступлений, находились в той же плоскости, что и общие положения. К примеру, в соответствии со ст. 268 за нарушение порядка подчиненности на службе канцелярские чиновники передавались в солдаты, в то время как за аналогичное престу­пление к людям низшего состояния применялись телесные на­казания. Этот же принцип неравенства был положен в основу статей 229, 230, 267, 284, 314, 315, 696, 697 и др. В данном случае критерием разделения субъектов уголовной ответственности выступало их должностное положение, что, однако, не отме­няло главного последствия такой «выборки» - неравенства по отношению к уголовному закону.

Описанный выше подход к установлению правовых свя­зей, в целом, воспроизводился в Уложении 1845 г.

Данным нормативным актом расширилась категория лиц, изъятых от телесных наказаний. Согласно приложению I к ст. 19 к ним дополнительно стали относиться иностранные гости, воспитанники и пансионеры ряда средних и высших учебных заведений, чиновники и военные низшего разряда, награжденные знаками отличия. Для таких лиц помимо ос­вобождения от телесных наказаний устанавливались допол­нительные привилегии. К примеру, дворяне и чиновники, присужденные к наказанию кратковременным арестом, моли отбывать его в более выгодных условиях, например, по месту жительства (ст. 60). Лица, изъятые от телесных наказаний и пригодные к строевой службе, вместо ссылки в Сибирь отда­вались в рядовые (ст. 78). Эта же логика прослеживается в нор­мах, регулировавших ссылку в отдельные, кроме Сибирских, губернии (ст. 80), заключение в рабочем (ст. 84) и смиритель­ном домах (ст. 86) и др. Во всех случаях наблюдается смягчение последствий преступного поведения.

Впоследствии привилегии отдельных сословий под­тверждались судебной практикой, при этом их круг зачастую уточнялся и расширялся. К примеру, в 1863 г. судами было установлено, что ссылка в арестантские роты не распространя­лась на детей дьячков, пономарей и купцов, а в рабочие дома не отдавались дочери церковнослужителей.

Сохранилась в Уложении 1845 г. и разделение субъектов уголовно-правовых отношений в зависимости от их сослов­ной принадлежности, что следует из толкуемых в норматив­ном единстве статей 19 и 24. Эти положения способствовали дифференциации последствий преступного поведения. К примеру, мещане и крестьяне, осужденные к отбыванию на­казания в тюрьме, могли по распоряжению начальства «быть употребляемы на общественных и иных правительством уста­новленных работах», в то время как люди других состояний занимались такими работами по собственному желанию (ст. 58). Схожая норма устанавливалась Уложением в отношении кратковременного ареста (ст. 59).

Характер общих положений обусловливал и логику от­дельных норм так называемой особенной части. Например, в соответствии со статьями 190-195, 227, 229 Уложения 1845 г. по-разному несли уголовную ответственность за преступления против веры иудеи, магометане и иные лица, поданные Рос­сийской империи и иностранные граждане. К примеру, если иудей или магометанин совращал православного христиани­на в свою веру, то он подвергался лишению всех прав состоя­ния и ссылке в каторжные работы; если то же деяние совершал христианин неправославного вероисповедания, то он подвер­гался лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в Томскую или Тобольскую губернии, то есть более мягкому на­казанию. Здесь фактором дифференциации выступало не со­словное происхождение, а принадлежность к конфессии, что в конечном счете не в меньшей степени обусловливало нера­венство субъектов уголовной ответственности перед законом.

Нормы законодательных актов военно-уголовного права закрепляли неравенство субъектов уголовной ответственности посредством обращения к должностному положению вино­вного лица.

Так, в соответствии с Полевым уголовным уложением только в отношении низших чинов применялся такой вид на­казаний, как прогнание сквозь строй, которое было перене­сено из Воинского артикула (§§ 16, 28, 67 и 69). Кроме того, в отношении мастеровых, подрядчиков и маркитантов, то есть не офицеров, данный вид наказания применялся в соединении с изгнанием из армии. В схожую закономерность выстраива­лись нормы Военно-уголовного устава. К примеру, в Отделе­нии об уклонении от службы были предусмотрены два состава преступления - самовольная отлучка для офицеров и побег для низших чинов; аналогичные нормы содержались в Разде­ле III, посвященном преступлениям, совершаемым в военное время - побег для низших чинов и самовольная отлучка для офицеров. Такие законодательные конструкции позволяли дифференцировать режим ответственности для высших и низ­ших чинов, устанавливая для первых сословно-ориентирован­ные наказания (гражданскую смерть), а для вторых - телесные.

Таким образом, российское уголовное право с начала XIX по начало 60-х гг. XIX в. следовало принципу неравенства перед законом. В качестве факторов неравенства рассматрива­лась, как правило, принадлежность лица к определенному со­словию, реже его должностное положение или вероисповеда­ние. Можно предположить, что причиной такой особенности уголовного права служила сословная стратификация, которая была важным средством социального управления в Россий­ской империи. Сословное разделение общества предпола­гало дифференциацию правовых статусов; дифференциация правовых статусов - наличие у того или иного лица индивиду­ального круга прав и обязанностей, которые определяли спец­ифические особенности уголовного преследования.

Основными источниками уголовного права с конца 60-х гг. XIX по начало XX вв. были Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями 1866 г. (далее по тексту - Устав о наказаниях), Воинский устав о наказаниях 1869 г., а также Уголовное уложение 1903 г. Данные нормативные акты были приняты после проведения важных реформ в истории России - прежде всего, крестьянской и судебной. Это обстоятельство наложило на их нормы особый отпечаток.

Так, общие положения Устава о наказаниях предпо­лагали, что последствия противоправного поведения были одинаковы для всех субъектов ответственности вне зависимо­сти от их происхождения, должностного положения и т.п. Единственным исключением из этого правила выступил п.5 примечания к ст. 1, согласно которому священнослужители и монашествующие, осужденные к аресту или к заключению в тюрьме, отсылались не в места заключения, а к епархиальному их начальству для исполнения приговора по его распоряже­нию. То есть в общей части рассматриваемого законодатель­ного акта не было ни специфического деления адресатов уго­ловного закона, ни видов наказаний, которые были бы связаны происхождением этих адресатов, а равно иными социальны­ми признаками.

Особенная часть Устава о наказаниях также обращались равно ко всем правонарушителям, за исключением одной нор­мы. В соответствии со ст. 181 наказание за кражу, мошенни­чество и присвоение или растрату чужого имущества опреде­лялось виновным по приговорам общих судебных мест, когда эти преступные действия совершены дворянами, священнос­лужителями, монашествующими или почетными граждана­ми во всех без изъятия случаях. Корни этой нормы, были про­изводными традиционного для российского законодательства разделения лиц на изъятых и не изъятых от телесных наказа­ний, которое было несколько изменено с учетом условий по­реформенного периода.

В целом следует согласиться с О. И. Чистяковым, что творцы Устава о наказаниях стремились показать социальное равенство в его применении, что не помешало им ряд кре­постнических пережитков переместить в конец законодатель­ного акта. Это обстоятельство свидетельствует о постепенной адаптации феодально-крепостнической системы к буржуаз­ным правовым стандартам. Несмотря на некоторую непосле­довательность в разрешении сословного вопроса, составители указанного памятника права сделали заметный шаг вперед в сторону эгалитаризма.

На смягчение принципа неравенства оказывали влияние судебная практика и отдельные узаконения в области государ­ственного управления. Так, начиная с 1863 г. при повторном привлечении к уголовной ответственности лица, в том числе дворянского происхождения, ранее осужденного к лишению прав состояния, ему могло быть назначено наказание на об­щих основаниях. К этому стоит добавить мнение Государ­ственного совета от 22 марта 1860 г., согласно которому лица из числа привилегированных наравне с иными стали отдавать­ся на военную службу в качестве наказания, а также закон 19 февраля 1861 г. об отмене крепостного права. По выражению Н. С. Таганцева, эти акты поколебали два главнейших устроя карательной системы - различий наказания для лиц привиле­гированных и непривилегированных.

Манифестное направление уголовной политики, опреде­лявшее особенности нормативных актов гражданско-уголов­ной сферы, оказало значительное влияние на характер и сущ­ность Уголовного уложения 1903 г. В данном законодательном акте в сравнении с памятниками права начала и середины XIX в. принцип неравенства также был сглажен, что, однако, не от­меняло совсем его наличности.

В целом нормы Уголовного уложения 1903 г. одинаково обращались ко всем субъектам уголовной ответственности и прямо не определялись их социальными признаками, таки­ми, в частности, как сословное происхождение, вероисповеда­ние или должностное положение.

Вместе с тем, несмотря на исчезновение из перечня на­казаний лишения прав состояния, данная мера не была вовсе исключена из закона, и в соответствии со сатьями 25-27 Уго­ловного уложения 1903 г. лица, осужденные к смертной казни, каторге или ссылке на поселение, испытывали последствия ее применения. В частности, дворяне, купцы и почетные гражда­не лишались соответствующих титулов и званий, священнос­лужители - духовного сана, при этом все в части или в полном объеме теряли права и преимущества, следовавшие их со­словной принадлежности. Ограничения, связанные с фактом привлечения к уголовной ответственности, также касались возможностей наследования имущества, получения государ­ственных пенсий, состояния в браке, а также родительной власти над детьми (статьи 28-38). Коротко говоря, последствия противоправного поведения для некоторых категорий осуж­денных косвенно зависели от их сословной принадлежности.

О частичном подчинении Уложения 1903 г. принципу не­равенства свидетельствовал и ряд норм, которые обоснованно можно было бы назвать правовыми рудиментами. К примеру, в Главе VIII, посвященной нарушениям постановлений о во­инской и земской повинностях, имелись положения, крими­нализировавшие неявку к месту сбора в зависимости от долж­ностного положения виновного лица - был он офицером или низшим чином армии и флота (статьи 183-186). Примечатель­но, что по этим нормам санкции за однородное преступное поведение для тех и других лиц были одинаковы - статьи раз­личались диспозициями именно за счет субъектного состава. Причина такого решения законодателя видится во все еще разделяемых понятиях о неравенстве адресатов уголовного закона. Этим объясняется стремление выделить одних субъек­тов, установив для них особый режим уголовной ответствен­ности. Схожие нормы содержались в Главе XVII, посвященной нарушениям постановлений о личном найме: в ней в статьях 368-370 защищались интересы и наказывались правонаруше­ния только городских рабочих, а в статьях 374-377 - только сельских.

Утверждение основ эгалитаризма в российском уголов­ном праве конца 60-х гг. XIX -начала XX вв. протекало не­однородно и не всегда последовательно. Подтверждением этого замечания является то обстоятельство, что в отличие от законодательных актов гражданско-уголовной сферы, Устав уголовных наказаний 1869 г. не преодолел инерции и не смог вполне перестроиться, устанавливая боле или менее равные условия и основания уголовной ответственности для военных преступников.

В самом деле, исправительные наказания в данном за­конодательном акте определенно зависели от должностного положения преступника, а именно от принадлежности к офи­церам, военным чиновникам или низшим чинам, а для по­следних - дополнительно от наличия или отсутствия особых прав состояния. Это предполагало, что, например, за одно то и то же по характеру и степени общественной опасности преступление офицеры и военные чиновники подвергались временному заключению в крепости, низшие военные чины, пользовавшиеся особыми правами состояния, - одиночному заключению в военной тюрьме, те же лица, не пользовавши­еся данными правами, - одиночному заключению в тюрьме с переводом в разряд оштрафованных (статьи 5, 6) и т.п.

Принцип неравенства перед законом прослеживался в структуре правового материала рассматриваемого памятника права. Вначале в нем содержались статьи, посвященные нака­заниям офицеров и гражданских чиновников военного ведом­ства, затем - низшим чинам. Некоторые главы особенной ча­сти Устава 1869 г. также выделялись по субъектным признакам - например, Глава 7 «О противозаконном отчуждении и порче нижними чинами казенного оружия и имущества».

Характерно был выстроен и ряд составов преступлений. В качестве иллюстрации можно привести казус с противоза­конным обхождением начальников с подчиненными, которое определялось различно в зависимости от статуса потерпевше­го: офицера, гражданского чиновника либо низшего чина. В отношении первых Устав различал оскорбление на словах, на письме или неприличным действием, а также нанесение оби­ды действием или легких ран. В отношении вторых - только нанесение ударов или побоев (статьи 183-185). Схожие прави­ла содержались в статьях 190-196. Различия в режиме право­вой защиты сомнений не вызывают.

Д. Д. Бессонов по этому поводу справедливо отмечал, что усвоенное различие средств и способов действия при противо­законном обращении начальника с подчиненным по объекту не было принято ни в одном из иностранных кодексов той эпохи. В качестве образца он приводил Германский кодекс, который предусматривал оскорбление с подчиненным и про­тивозаконное с ним обращение и затем особенно выделял кле­вету как тяжкую форму оскорбления; нарушение телесной не­прикосновенности посредством ударов, толчков или побоев; тяжкое телесное повреждение или причинение смерти^[. Это сравнение оказывается явно к невыгоде Устава уголовных на­казаний 1869 г., подчеркивая тем самым его приверженность отмиравшим порядкам.

Таким образом, российское уголовное право с 60-х гг. XIX по начало XX в. в ряде случаев все еще следовало принципу не­равенства перед законом. Вместе с тем, по сравнению с преды­дущим периодом, данный принцип был значительно смягчен. В гражданско-уголовной сфере он проявлялся точечно, через отдельные взятые нормы. В военно-уголовной сфере столь раз­ительных изменений не произошло, что, как представляется, стало следствием консервативности, которой она отличается. В качестве причин изменения уголовного права в контексте принципа неравенства следует рассматривать реформы 60-х гг. XIX в., которые привнесли в общественную жизнь зачатки

История государства и права