Письмо показывает, что конфликтующие стороны руковод­ствовались одновременно и нормами народного обычая, и ста­тьями шариата. В браках по шариату всюду вносилась лишь половина махар. В случае развода по инициативе жены она утрачивала право на оставшуюся половину. Разведясь с женой по собственному почину, муж был обязан выплатить жене эту часть. Право на вторую половину махар женщина сохраняла и в случае смерти мужа. Как видим, требования Гюльзифы в этом вопросе вполне соответствуют шариатным нормам, что касается скота, будто бы выделенного (завещанного) мужем при жизни, то это противоречит шариатному порядку насле­дования. Как отмечалось выше, жена, как наследница разряда фарзгар, могла претендовать лишь на 1/8 наследства мужа, на долю, вдвое меньше, чем муж на наследство жены. В жалобе не говорится ни слова об этом, но настоятельно подчеркива­ется, что покойный муж при жизни определил (завещал) ей эту долю. Эта претензия полностью опирается на народную традицию.

Как видим, оба муллы были поставлены в трудное положе­ние: как служители мусульманского культа, они должны были рассудить тяжбу по шариату, но, по-видимому, и жизненная практика, и конкретные обстоятельства подсказывали иное решение. Это открывало во многих случаях простор для про­извольных толкований и решений.

Во втором случае Абдуллина Гайша Насыровна, 1888 г. р., из дер. Верхнее Муталово Кумертауского района рассказывает пример из своей жизни. В 1906 г. была выдана замуж в дер. Саитово, переехала к мужу через два года. Спустя десять лет ее муж скончался. К этому времени они уже шесть лет жили отдельно от свекра, в доме, купленном ими без помощи све­кра. После кончины мужа Гайша прожила около двух лет или меньше, справила две телеги, засеяла пшеницей одну деся­тину земли. Остались при ней две дочери. Когда собралась переехать в родную деревню, свекор затеял раздел имущества. По разделу, совершенному местным муллой, свекру досталась одна доля, ей 0,5 доли, двум дочерям одна доля (по половине). Далее она перечисляет: остались у свекра зеркала, большой занавес (шаршау), бобриковый чекмень, телеги, только что скованные тележные колеса, хорошая сбруя. «Мулла ведь был из их родни, — поясняет она. — Не стала бы возвращаться, время смутное стало (донья буталып китте)».

Свекор, претендуя на часть имущества, исходил, прежде всего, из норм шариата. Так как у покойного не было сына, он автоматически становился прямым наследником (асаб). Ему, после выделения обязательных долей вдове (1/8) и двум дочерям (2/3), полагалось 1/6 наследства. Но мулла, взяв за ос­нову только один принцип шариата, что доля женщины вдвое меньше доли мужчины, определил свекру почти половину имущества — 2/5. По обычному же праву, свекор не имел права претендовать на наследство давно отделившегося сына (особен­но при двух дочерях и вдове), тем более на приданое снохи (в ее приданом была лошадь, корова, посуда) и на то имущество, которое было приобретено после смерти сына (телеги, посевы). Здесь было явное нарушение личной собственности женщины. Таким образом, — как пишет Н. В. Бикбулатов, были нарушены и обычай, и шариатный порядок, хотя внешне первый вариант как будто соблюден.

В другом случае свекор также пытался вопреки всем нор­мам (и шариатным, и народным) отсудить личное имуще­ство своей снохи. Так, Бикмет Абдулгауров из дер. Юлдашево Стерлитамакского уезда в 1829 г. в своем прошении в Духов­ное собрание писал: «Сноха его Кызбика Кинзягулова по­сле смерти своего мужа, а его сына (жили около девяти лет) вышла замуж за другого, забрав с собою без моего согласия данное мною сыну моему в надел при взятии ее в супруже­ство: 13 лошадей и 4 коровы, с хлебом и со всей одеждою, от чего разорение имел значительное». Не говоря о том, что в имущество, которое забрала сноха, входило приданое, све­кор еще требовал вернуть ему калымное имущество, которое было заплачено за нее. Оно также входило в личную собствен­ность женщины, поэтому он не мог претендовать на него. Данное обстоятельство доказывает исход следующего дела (1832-1841 гг.). Башкир дер. Бураево Ибрагим Сафаров отдал вместо калыма в 250 руб. своей жене Шамсинуре Хисамут- диновой деревянный шестиугольный дом. При смерти же сделал завещание пользоваться этим домом своим двум сы­новьям (для Шамсинуры — пасынки), и они отобрали у нее дом. После долгого разбирательства (длившегося девять лет) Духовное собрание постановило: «Хотя и пасынки отобрали дом, но по показаниям свидетелей удостоверяется, что вы­дача Сафаровым жене своей за условленный калым в 250 руб. этого дома происходила прежде пожертвования онаго сыно­вьям, и за неимением другого имения (в счет вдовы), отобрать от них дом и вернуть жене». Дом был возвращен вдове.

Однако следует сказать, что большинство разделов на­следства производилось по взаимному согласию наследников, и гражданские, и духовные власти в таком случае не вмеши­вались в механизм раздел семейного имущества и наследства. Именно в таких случаях, вероятно, вдовы могли получить ре­ально большую долю из имущества мужа, чем им полагалось по шариату или обычному праву. Здесь все в большей степени зависело от взаимоотношений в семье наследодателя и на­следников. Так, например, в 1840 г. старший ахун Ахмедий Абдулсалямов из Уфы писал в прошении, что хотя он и по­лучил из оставшегося после смерти его отца часть имения, доставшуюся ему по разделу с прочими наследниками от кол­лежского секретаря, как то: дом, скот и разные вещи, поиме­нованные в раздельном регистре, но в разделе к наследникам не поступило 50 тыс. руб., драгоценностей на сумму около двух тыс. руб. и других вещей, которые, вероятно, остались у мачехи Фархубаны Рахметуллиной. Проситель добавляет, что других наследников, кроме него и мачехи нет. Через шесть лет он снова обратился в Духовное собрание с той же прось­бой. Но в тот же год, как он пишет: «Увидевшись с мачехою и сделав с нею надлежащий всему оставшемуся имению рас­чет, получил от нее на свою часть должно удовлетворения, поэтому претензий теперь не имею». Воля наследодателя — собственника наследуемого имущества иногда, так же, как уже было отмечено, играла не последнюю роль в распределении имущества в пользу того или иного члена семьи, в том числе и жены. Так, в упомянутом завещании жителя дер. Саитбаба Шамсетдина сына Мухаметхасана, его жена (вдова) получила примерно такое же количество имущества, как и сыновья, хотя по шариату доля жены должна быть значительно меньше, чем у сыновей (1/8). Дом с южной стороны усадьбы и старый само­вар получил Сабит (вероятно, старший сын), новый дом и но­вый самовар — сын Нугман. Старый дом с амбаром — жена наследодателя Сахибъямал. При этом Шамсетдин оговаривает, что пчелиными ульями сыновья и жена должны пользоваться сообща, поскольку, по его словам, пчелы были приобретены за корову, принадлежавшую жене (видимо, речь идет о при­даном или личной собственности). В другом случае в 1832 г. по желанию мужа, бывшего кантонного начальника чиновника 14 класса Тохветуллы Утявова, сосланного в Сибирь на вечное поселение (его жена приравнивалась к вдове), все его «благо­приобретенные» деньги были оставлены его жене Бадрисафе Абзялиловой с детьми (две дочери и сын). Деньги составили немалую сумму — 4906 руб. 31 % коп.

Вдовы могли претендовать и на часть жалования своих му­жей, которые им полагались за исправление каких-либо обя­занностей по службе.

В вопросах наследования вдовы нередко немаловажное зна­чение у башкир играл обычай левирата, распространенный и среди других народов, по которому после смерти старше­го брата младший должен был жениться на вдове старше­го, или же она могла выйти замуж за племянника покойного мужа. Башкирам был известен и обычай сорората (брак муж­чины с сестрами жены в случае смерти последней), но встре­чался гораздо реже.

Однако в ханифийской юриспруденции были установлены ограничения на заключение брака с родственниками, в частно­сти с сестрами и братьями и с их нисходящими линиями.

Левират, по-видимому, в более отдаленном прошлом со­блюдался весьма строго и лишь с течением времени стал терять свою обязательность. В дальнейшем он стал нередко практи­коваться при обоюдном согласии вступающих в брак. Разыя Абдулхакимова после смерти своего мужа Зиллялетдина Сейфуллина, выдержав гиддатный срок (4 месяца и десять дней), в 1843 г. вышла замуж по взаимному согласию за его родного брата Сиразетдина Сейфуллина. Жительница дер. Бикбердино Оренбургского уезда Нурвушина вышла вторично замуж после смерти мужа за его родного брата Сеит-Ягофара Темирбулатова из дер. Утягулово с получением калыма 400 руб. Правда, и в XIX в. встречались левиратные браки по принуждению. Так, башкирка из дер. Балыкабызово Шагида Габдуллина жа­ловалась в 1828 г. на то, что после смерти мужа его родной брат Сулейман Исянгузин стал «уговаривать» ее выйти за него замуж. После того, как ее отец и она отказались, Сулейман со своим товарищами, — пишет Шагида, — стал их устращать, запугивать розгами. Она насильно была обвенчана. И только после пятилетнего разбирательства ОМДС брак был растор­гнут. Минивафа Габдулкаирова также говорит, что ее насильно заставили дать согласие на выход замуж за младшего брата Фазылова Камалетдина ее покойного мужа. «Ее держали, мучили, и чтобы только освободиться, она дала согласие». Поэтому, когда Камалетдина не было дома, отец увез свою дочь, и через некоторое время выдал замуж за другого. Причем Камалетдину тогда было только 16 лет. Именно исходя из несовершенно­летия супруга брак и был расторгнут.

Сохранение института левирата, по мнению исследова­телей, было обусловлено, прежде всего, экономическими со­ображениями. Семья жениха уплачивала семье жены калым и приобретала, таким образом, в свою среду работницу. Отпу­ская на свободу вдову, семья несла двойной ущерб: во-первых, теряла работницу, во-вторых, часть имущества, так как вдова уносила с собой все приданое и часть калыма. Доказательством тому служат и данные Г. А. Киньябаевой за 1859 г., согласно которым почти все случаи левирата выявлены именно в не­разделенных семьях. А неразделенные семьи были зажиточ­ными, и уход вдовы со своим приданым (состоящим нередко из немалого числа скота) из семьи пагубно сказался бы на со­стоянии хозяйства. Младший же брат при вступлении в брак с вдовой уплачивал ей только часть калыма. Однако в народе предупреждали: «Женитьба на снохе что заплата (на одежде), оставшееся ее имущество — одни раздоры». Вдова могла отка­заться выйти замуж за брата (племянника, дядю), но оставалась в семье воспитывать детей.

Если же вдова выходила замуж в другую деревню или за по­стороннего, писал Д. К. Зеленин, то родственники мужа (отец, братья) имели право взыскать с нового мужа вдовы «полный калым». Родственники мужа могли отобрать у женщины и де­тей, и все имущество, за исключением приданого. В лучшем случае ей выделяли предусмотренную шариатом долю и ком­пенсировали невыплаченную часть — махар.

В случаях вторичного брака по праву левирата вопрос о на­следстве снимался вообще, так как, беря в жены вдову умерше­го брата, младший брат (дядя или племянник) осуществлял свои брачные и наследственные права. В целом социальный статус покойного переходил к нему. Так, например, житель­ница дер. Муртымбашево Мензелинского уезда Бибифарзана Абдулхакимова в прошении от 1845 г. писала, что после смер­ти ее мужа родной брат его зауряд-сотник Адигам Гайсин требует от нее оставшееся после смерти мужа имение. И для получения имущества Гайсин говорит, чтобы отец отдал свою дочь за него замуж. Духовное собрание решило дело в пользу просительницы и определило ей право выйти замуж за кого она сама пожелает.

Следует отметить, что в башкирском обществе отношение к вдовам, отказавшимся вновь выйти замуж, было неоднознач­ным, как и вообще к одиноким женщинам. Да и жизнь вдов и одиноких женщин без мужчин в традиционном обществе была нелегкой. Ведь как бы ни была женщина независима и состоятельна, интересы ее в обществе представлял мужчи­на — отец, брат, дядя, муж, сын и т.д. На аульном и волостных сходах женщина не могла представляться как глава семьи, быть волостным человеком, или вотчинником (асаба). Если же жен­щина была бедной, то положение ее после смерти мужа еще более ухудшалось.

Правда, вдов и одиноких женщин почти не было, так как женщин в башкирском обществе было гораздо меньше муж­чин и многие из них рано умирали. Зрелая дееспособная женщина обладала огромной практикой и опытом ведения хозяйства, а ее дети могли стать надежной опорой в старости.

Нередко вдова имела солидное имущество (приданое, калым, иногда часть мужниного наследства, например 1/8 и больше). Поэтому неудивительно, что даже за вдову в возрасте с деть­ми платили немалый калым. Так, в 1831 г. за вдову поручицу Бибифатиму Рафикову из дер. Байгильдино Уфимского уезда ее второй муж условился заплатить 1000 руб., из коих сразу заплатил 509 руб. Вдову Киньябику Имангулову ее брат выдал дважды с условленным калымом в 500 руб. и 400 руб. В другом случае на вдову также было два претендента, которые в счет калыма давали 600 руб. и др.

Таким образом, и по обычному праву, и по шариату, и по российскому дореволюционному законодательству на­следственная доля женщины (вдовы) в башкирском тради­ционном обществе в два раза меньше, чем доля мужчины. Однако необходимо учитывать, что это вполне оправданно с учетом того, что в традиционных обществах ответственным за семью является мужчина. На нем лежит обязанность обе­спечивать себя, своих детей, жен питанием, одеждой и местом для проживания. А на женщине такой обязанности нет. Со­ответственно, женщина не обязана содержать семью, и это значит, что у нее меньше потребность в средствах. Средства мужчины постоянно уменьшаются, в то время как у женщины они постоянно остаются прежними. Поэтому мужчине опре­делена наследственная доля, превышающая долю женщины. Кроме того, нередки случаи, которые отрицают как шариатные принципы, так и нормы обычного права.

История государства и права

Статья опубликована в Евразийском юридическом журнале № 11 (78) 2014