Арест и заключение под стражу лица, подозреваемого в совершении уголовного преступления по п. «с» ч. 1 ст. 5 конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г

ПРАВА ЧЕЛОВЕКА Шамилова Г. З. В статье раскрываются основные моменты ареста и заключения под стражу лица, подозреваемого в совершении уголовного преступления, по п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г.; рассматривается законность ареста и заключения под стражу лиц, их права и свободы. Особое внимание уделяется изучению изложенных правовых позиций Европейского суда по правам человека.

Право на свободу и личную неприкосновенность (без­опасность) — одно из важнейших прав, входящих в перечень международно признанных прав и свобод человека. С точки зрения общепринятой в теории права и российском консти­туционном праве, а также в теории международного права классификации, рассматриваемое право относится к категории гражданских (личных) прав. В связи с этим право на свободу и личную неприкосновенность можно охарактеризовать как право, имеющее естественный характер и вытекающее из са­мой природы человека.

Главной отличительной чертой закрепленного в ч. 1 ст. 5 Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. (далее — Конвенция) положения является включение в нее перечня подлежащих ограничительному толкованию правовых оснований лишения свободы. Значение данной черты заклю­чается, с одной стороны, в ограничении свободы усмотрения государств по осуществлению вмешательства в право на сво­боду и личную неприкосновенность (безопасность), а с дру­гой стороны, в том, что она позволяет более полно раскрыть цель гарантии данного права и избежать тех трудностей, ко­торые возникают при толковании. Далее остановимся на од­ном из этих положений ч. 1 ст. 5 Конвенции, которое, на наш взгляд, является наиболее важным.

Пункт «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции регулирует арест и со­держание под стражей лиц, с целью применения норм уго­ловного права. Это — средство, с помощью которого можно возбудить уголовное дело. Безусловно, право производить арест является необходимым элементом системы уголовного судопроизводства, однако для того, чтобы соответствовать ст. 5 Конвенции, оно должно надлежащим образом при­меняться.

Пункт «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции разрешает законный арест или задержание лица в трех случаях:

1) с тем, чтобы оно предстало перед компетентным судеб­ным органом по обоснованному подозрению в совершении правонарушения;

2) в случае, когда имеются достаточные основания полагать, что необходимо предотвратить совершение им правонарушения;

3) чтобы помешать лицу скрыться после его совершения.

Любой арест, согласно п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, должен производиться в порядке, установленном законом, и быть «за­конным». Кроме того, п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции должен тол­коваться в сочетании с ч. 3 ст. 5 Конвенции. Таким образом, все лица, арестованные и заключенные под стражу согласно п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, имеют право незамедлительно пред­стать перед компетентным юридическим органом, а также право на судебное разбирательство в течение разумного срока, или на освобождение до суда. Значение слов «компетентные юридические органы» равносильно формулировке «судья или иное должностное лицо, наделенное, согласно закону, судебной властью», содержащейся в ч. 3 ст. 5 Конвенции. Необходимо, чтобы соответствующий суд обладал юрисдикцией для рас­смотрения дела, был независим от всех участников судопроиз­водства и уполномочен выносить имеющие обязательную силу решения об освобождении.

По смыслу п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции «арест» означает первоначальный акт задержания лица по подозрению в со­вершении им уголовного преступления, и, соответственно, ст. 5 Конвенции применима с этого момента. Также хочется отме­тить, что значение данного термина в п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции не всегда совпадает со значением, принятым во внутригосу­дарственном праве. Поскольку приоритет отдается значению, принятому в Конвенции, а не его толкованию во внутриго­сударственном праве, необходимо чтобы власти государства понимали значение термина «арест» в смысле п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции. Это бывает очень важным моментом при рассмо­трении жалоб данной категории.

Кроме того, также бывают трудности при установлении значения других понятий. Европейский суд по правам человека (далее — Суд) нередко обращался в своих решениях к опре­делению термина «правонарушение». В целях п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции «правонарушение» должно быть «определенным и конкретным». В своем решении по делу Guzzardi v. Italy («Гуццарди против Италии») (1980 г.) Суд постановил, что слово «правонарушение» не охватывает в целом меры профи­лактики преступности, направленные против определенной категории лиц, которые представляют опасность по причине общей склонности к преступной деятельности.

Таким образом, термин «правонарушение» имеет незави­симое значение, тождественное значению термина «уголовное правонарушение», содержащегося в ст. 6 Конвенции. Класси­фикация правонарушений в соответствии с национальным законодательством является одним из факторов, который не­обходимо учитывать. Однако характер разбирательства и тя­жесть соответствующего наказания тоже имеют значение. Определение термина «правонарушение» должно быть точ­ным и конкретным: превентивное заключение под стражу лиц не допускается.

Также необходимо отметить, что большинство дел, пред­ставленных в Суд на основании п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, касались обоснованных подозрений в совершении правона­рушения; на другие же два основания полагаются достаточно редко. Так или иначе, они являются избыточными, поскольку формулировки того и другого основания предполагают со­вершение уголовного преступления (попытку или умысел со­вершения преступления и преступление как свершившийся факт).

Подозрение должно относиться к произведенным в про­шлом действиям, которые могут представлять собой опре­деленное уголовное преступление. Само по себе подозрение в намерении совершить правонарушение не может служить основанием обвинений, по которым данное лицо предстанет перед судом, если только его действия при осуществлении на­мерения не являлись сговором с целью совершения уголовного преступления либо попыткой совершения уголовного пре­ступления. Таким образом, арест по подозрению в намерении совершить правонарушение не соответствует предписанной цели п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции и является ее нарушением.

При этом если допрос подозреваемого, содержащегося в за­ключении, опровергает обоснованные подозрения, то органы, осуществляющие содержание под стражей, обязаны его осво­бодить. По той причине, что в рамках п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции основанием для заключения под стражу служит обоснованное подозрение, поэтому в тот момент, когда обоснованное подо­зрение рассеяно, основание для задержания, первоначально законное, уже таковым не будет. Освобождение задержанного без доставки в компетентный судебный орган отнюдь не зна­чит, что арест или содержание под стражей не имели законной силы. При условии, что лицо задержано в порядке, установ­ленном п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, и освобождено в разумные сроки, его задержание не может быть успешно обжаловано на основании ст. 5 Конвенции.

Следует обратить внимание на то, что уровень подозре­ния, согласно требованию п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, должен быть «обоснованным подозрением», что следует понимать в значении Конвенции. В случаях, когда уровень подозрения, требуемый внутригосударственным правом, не выдерживает проверки в Суде, ставшее его следствием предварительное заключение является нарушением ст. 5 Конвенции. «Наличие «обоснованного подозрения» подразумевает существование фактов или информации, которые могли бы убедить объек­тивного наблюдателя в том, что данное лицо могло совершить преступление».

Таким образом, степень необходимого подозрения не под­разумевает, что следственным органам следует получить доста­точные доказательства для предъявления обвинений в момент ареста, или даже тогда, когда лицо уже находится под стражей. К тому же от сотрудника, производящего арест, не требуется убежденности в том, что преступление действительно было совершено. Как отметил Суд, рассмотрев дело Margaret Murray v United Kingdom («Маргатет Мюррей против Соединенного Королевства») (1994 г.), целью допроса во время содержания под стражей после ареста является: «Дальнейшее продвижение уголовного расследования путем подтверждения или устра­нения конкретного подозрения, обосновывающего арест».

При этом обоснованность будет в некоторой степени зави­сеть от конкретных обстоятельств дела. Соответственно, аресты в контексте борьбы с терроризмом подпадают под отдельную категорию. Об обоснованности подозрения, оправдывающей арест в связи с террористической деятельностью, не всегда можно судить, используя те же принципы, что и в «общеуго­ловных» преступлениях. В деле Fox, Campbell and Hartley v United Kingdom («Фокс, Кэмпбелл и Хартли против Соеди­ненного Королевства») (1990 г.), согласно действовавшему в то время законодательству, основанием для ареста и задер­жания с целью допроса подозреваемых в терроризме служили «реальные и добросовестные подозрения». Государство-ответ­чик утверждало, что из соображений безопасности не могло раскрыть секретную информацию, которая стала основани­ем для арестов. Установив факт нарушения п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, Суд признал, что примененные в данном случае внутригосударственные стандарты оказались ниже уровня «обоснованного подозрения». Суд заявил, что применяя п. «с» ч.   1 ст. 5 Конвенции, не следует создавать несоразмерные труд­ности правоохранительным органам государств — участников Конвенции для принятия мер эффективного противодействия организованному терроризму. В данных обстоятельствах Суд отметил, что государствам не требуется раскрывать конфиден­циальные источники информации или даже факты, которые могут указать на такие источники либо установить их. Вместе с тем необходимо предоставлять некоторые данные, которые позволят установить наличие оснований для обоснованного подозрения. Сведения, которые послужили опорой в дан­ном деле (предыдущие осуждения, связанные с терроризмом, и данные допроса во время содержания под стражей, отно­сящегося к конкретным террористическим актам) оказались недостаточными для того, чтобы установить обоснованность подозрения. Таким образом, имело место нарушение ч. 1 ст. 5 Конвенции.

Например, дело Margaret Murray v United Kingdom («Мар- гатет Мюррей против Соединенного Королевства») (1994 г.) также служит примером относительно низкого уровня «обо­снованности» подозрения, необходимого в делах, связанных с терроризмом, когда арест подозреваемых непродолжителен. Мюррей была арестована военнослужащим, который сообщил ей, что ее арестовывают «на основании ст. 14». В тот момент никакой дополнительной информации ей не сообщили. Ее поместили под стражу и удерживали чуть более двух часов (соответствующее положение законодательства предусматри­вало задержание на срок, не превышающий четырех часов); при этом ее допрашивали о причастности к террористической деятельности. Мюррей расспросили о контактах с двумя ее братьями, которых незадолго до того осудили в США за при­обретение огнестрельного оружия для террористической орга­низации ИРА (Ирландская республиканская армия). Затем ее освободили, не предъявив обвинений. Заявительница жалова­лась, что ее арест не производился на основании обоснованного подозрения в совершении правонарушения. Государство-ответ­чик опиралось на те факты, что братьев заявительницы лишь незадолго до того осудили в США за преступления, связанные с террористической деятельностью, и что заявительница езди­ла в США и там контактировала со своими братьями. Кроме того, оно утверждало, что получило информацию из надежно­го, но секретного источника, которая и послужила основанием для подозрений. Суд учел продолжительность задержания заявительницы, а также максимально допустимый срок со­держания под стражей. Приняв во внимание «острую необ­ходимость расследования террористических преступлений», он пришел к выводу, что Мюррей была арестована по «обо­снованному подозрению» в причастности к террористической деятельности.

Однако, хотя Суд признает особые трудности, которые стоят перед властями при расследовании террористических преступлений, это не означает, что власти обладают полной свободой действий — арестовывать подозреваемых и содер­жать их под стражей в полиции, без эффективного контроля со стороны национальных судов. Если государство не заявило отступлении от данного положения на основании ст. 15, под всецелую защиту ст. 5 Конвенции также подпадают предпола­гаемые террористы и прочие лица, опасные для государства. Суд заявил, что даже в случае отступления он вправе рассмо­треть вопрос о строгой необходимости определенной меры в чрезвычайных обстоятельствах.

Кроме того, Суд рассматривал ряд дел и устанавливал по ним нарушения требований п. 1 ст. 5 Конвенции в случаях, касавшихся практики содержания обвиняемых под стражей исключительно на том основании, что дело с обвинительным заключением было передано в суд первой инстанции. Евро­пейский Суд постановлял по этим делам, что практика со­держания обвиняемых под стражей без конкретного право­вого обоснования или четких норм, регламентирующих их положение, — с тем результатом, что такие обвиняемые могут быть лишены свободы на неограниченный срок без санкции суда — вступала в противоречие с принципами правовой опре­деленности и охраны личности от произвола властей, каковые принципы являются общими связующими нитями Конвенции и верховенства права.

Несомненно, п. «с» ч. 1 ст. 5 и ч. 3 ст. 5 Конвенции не только служат защите от произвольного ареста и заключения под стражу, но также составляют часть арсенала прав, защищаю­щих физическую неприкосновенность задержанного. Строго регулируемое содержание под стражей помогает снизить риск того, что помещенное под стражу лицо подвергнется обраще­нию, противоречащему ст. 3 Конвенции (пытки и бесчеловеч­ное или унижающее достоинство обращение), скончается под стражей или исчезнет, в нарушение ст. 2 (право на жизнь). Кроме того, указанные статьи дополняют право обвиняемого на справедливое судебное разбирательство. При строго регу­лируемом предварительном заключении снижается опасность того, что обвиняемого вынудят дать признательные показания; как бы то ни было, признания в таких случаях, как известно, ненадежны. Строгое регулирование предварительного заклю­чения также обеспечивает проведение властями государства необходимых уголовных расследований в отношении задер­жанных лиц в кратчайшие сроки.

В соответствии с п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции содержание под стражей утрачивает обоснованность в день, когда решается вопрос о виновности лица по предъявленному обвинению. Если данное лицо осуждено в законном порядке, то дальней­шее содержание его под стражей регулируется п. «а» ч. 1 ст. 5 Конвенции, а если оправдано, то его надлежит освободить. В деле Labita v Italy («Лабита против Италии») (2000 г.)¹⁷ Суд рассмотрел случай, когда заявитель удерживался под стражей в течение двенадцати часов после вынесения оправдательного приговора. Суд признал, что хотя в рамках п. «с» ч. 1 ст. 5 Кон­венции содержание под стражей утрачивает обоснованность в день, когда решился вопрос о виновности лица, и, следова­тельно, содержание под стражей после вынесения оправда­тельного приговора уже не подпадает под действие этого по­ложения, задержка с исполнением решения об освобождении задержанного зачастую неизбежна, однако она должна быть минимальной. Однако Суд отметил, что в данном случае за­держка с освобождением заявителя была лишь отчасти вызвана необходимостью уладить соответствующие административные формальности. Причиной дополнительной задержки стало отсутствие сотрудника, ведающего регистрацией. Проверить наличие оснований для дальнейшего содержания заявителя под стражей и выполнить прочие административные формаль­ности, необходимые для освобождения, смогли только после его возвращения. Таким образом, дальнейшее содержание заявителя под стражей после вынесения оправдательного при­говора не являлось первым этапом исполнения решения о его освобождении, а значит, не подпадало под действие пункта «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции или иного п.ч. 1 ст. 5 Конвенции. Со­ответственно, по этой причине имело место нарушение ч. 1 ст. 5 Конвенции.

Что касается двух остальных случаев законного ареста или задержания лица, то дела обстоят следующим образом. Суд в деле Eriksen v Norway («Эриксен против Норвегии») (1997 г.) заявил, что задержание лица с целью предотвращения совер­шения им правонарушения, предусмотренное п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, требует не только того, чтобы имел место риск со­вершения нового правонарушения в будущем, но также чтобы имелось обоснованное подозрение в подготовке и совершении конкретного правонарушения. Соответственно, задержание по этому положению должно быть основано на недавнем поведении лица. Решения судов не упоминали какого-либо кон­кретного правонарушения, совершение которого надо было бы предотвратить, а указывали только на общий риск опасного насильственного поведения заявителя в связи с его психиче­ской болезнью. В этих обстоятельствах задержание не могло основываться на п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, которая должна толковаться узко, как это подчеркивалось в деле «Гуццарди против Италии».

Законный арест или задержание лица с целью помешать ему скрыться после совершения правонарушения рассматри­вались Судом в ряде дел. В решении по делу «Вемхофф про­тив ФРГ» (1968 г.) Суд счел возможность того, что обвиняемый скроется, недостаточным оправданием содержания под стра­жей, если можно получить «гарантии» его явки в суд. По делу «Стогмюллер против Австрии» (1969 г.) Суд заявил: «... опас­ность, что обвиняемый скроется, не возникает только потому, что он может пересечь границу или ему легко это сделать; должен существовать целый комплекс обстоятельств, в част­ности ожидаемый суровый приговор, особое отвращение об­виняемого к пребыванию под стражей либо отсутствие прочих связей в стране, которые дают основания предположить, что последствия и опасности бегства покажутся ему меньшим злом по сравнению с дальнейшим тюремным заключением».

Оценивая возможность бегства обвиняемого, «следует учи­тывать, в частности, характер лица, о котором идет речь, его моральный облик, имущество, связи с государством, в котором он преследуется, и международные контакты». Хотя ино­гда риск бегства оправдывает дальнейшее содержание под стражей, другие характеристики обвиняемого могут свиде­тельствовать о целесообразности освобождения. Среди них — неспособность совершить новые правонарушения подобного рода, плохое состояние здоровья и незначительная вероятность бегства.

Таким образом, проанализировав основные положения п. «с» ч. 1 ст. 5 Конвенции, необходимо сказать, что не пред­ставляет сомнения, что данная норма имеет исключительно важное значение для правоприменительной практики, защиты прав человека в целом. Поскольку ст. 5 усиливает защиту чело­века от произвольного лишения свободы, а именно защищает личность от произвольного нарушения государством. Эта защита выражается в том, что задержанному на понятном для него языке обязаны сообщить причины его ареста и также не­замедлительно доставить его к судье или должностному лицу, уполномоченному законом осуществлять судебные функции. Также законность ограничения права на свободу и личную не­прикосновенность (безопасность) по Конвенции предполагает соблюдение материальных и процессуальных норм внутригосу­дарственного права, с учетом соответствия данных норм принципу верховенства права, а также соблюдения цели ст. 5 Кон­венции, который заключается в защите лица от произвола.

Права человека