В этой связи Суд указывает, что заявитель был осужден и привлечен к ответственности в виде одного года лишения свободы, несмотря на то, что наказание являлось условным, заявитель столкнулся с реальностью такого наказания. Наказание было условным при учете, что он не совершит какого- либо другого преступления в качестве редактора в течение 6 месяцев. Это условие обладает ужасающим  последствием для заявителя, ограничивая свободу журналистской деятельности и уменьшая его возможности распространять информацию и идеи по вопросам, представляющим общественный интерес. С учетом вышеизложенного, принимая во внимание роль журналистской деятельности и прессы в распространении информации и идей по вопросам общественной значимости, даже в том случае, когда это может шокировать, обескураживать, Суд считает, что публикация заявителя не превышала приемлемый уровень критики. Его осуждение было несовместимым с принципами статьи 10, поскольку российские суды не предоставили убедительных оснований, оправдывающих вмешательство. Суд полагает, что национальные суды превысили незначительный уровень усмотрения, допускаемый для ограничений в случае обсуждения представляющих интерес для общества вопросов и вмешательство явилось непропорциональным преследуемой цели и не было «необходимым в демократическом обществе». Соответственно, было нарушение статьи 10 Конвенции» (п. 35-46 Постановления от 22 февраля 2007 года по делу Красуля против Российской Федерации).

Критерий «необходимости вмешательства в демократическом обществе» исследовался Судом и при рас¬смотрении дела Карман против Российской Федерации, где заявителю, являвшемуся редактором Волгоградской газеты «Городские вести», был предъявлен иск о защите чести и достоинства.

Принятие национальным судом решения в пользу истца явилось вмешательством в право заявителя на свободу выражения своего мнения. Сторонами не оспаривалось, что вмешательство основывалось на законе, преследовало законные цели, указанные в п. 2 ст. 10 Конвенции. Анализ критерия «необходимости» требует от Суда установить, соответствовало ли вмешательство «насущной социальной необходимости», было ли оно пропорциональным преследуемой законной цели, были ли основания, представленные национальными властями для оправдания такого вмешательства, относящимися и достаточными.

«Оценивая, существовали ли такие потребности и какие меры следовало бы принять, национальные власти пользуются определенной долей усмотрения. Но, такое усмотрение ограничено и контролируется европейскими институтами, включая Суд, чья задача заключается в окончательном определении, совместимо ли [осуществленное] ограничение со свободой выражения, защищаемой статьей 10. Задача Суда не заключается в том, чтобы посредством своего контроля заменить национальные власти, скорее речь идет об анализе статьи 10 в свете всего дела применительно к решениям, которые были ими [властями] приняты согласно их усмотрению. Действуя таким образом, Суд должен убедиться, что национальные власти применили стандарты, которые совместимы с принципами, закрепленными в статье 10 и, более того, что они основывали свои решения на приемлемой оценке соответствующих фактов» (п. 32 Постановления от 14 декабря 2006 года по делу Карман против Российской Федерации).

Рассматривая обстоятельства дела Карман против Российской Федерации, Суд принял во внимание следующие аспекты: положение заявителя, положение истца по иску о защите чести и достоинства, существо публикации, квалификация оспариваемых утверждений со стороны национальных судов. «Применительно положения заявителя, Суд подчеркивает, что он являлся журналистом и учредителем газеты. В этой связи Суд указывает, что пресса выполняет важную функцию в демократическом обществе. Хотя она не должна переходить определенные границы, особенно, что касается репутации и прав других лиц, ее обязанность, тем не менее, заключается в передаче информации и идей по всем вопросам, представляющим общественный интерес способом, совместимым с ее обязательствами и ответственностью. Свобода журналистской деятельности охватывает возможное обращение к средствам преувеличения или даже провокациям. Истец по иску о защите чести и достоинства, г-н Терентьев, являлся главным редактором одной из газет. Как следует из публикации заявителя, г-н Терентьев организовал митинг и на этом мероприятии говорил о своих взглядах. Его поведение давало возможность утверждать о желании получить общественную поддержку [высказываемым им] идеям. Районный суд обратил внимание, что г-н Терентьев активно участвовал в политической жизни города. Поскольку он являлся активным в общественной жизни, он должен был иметь повышенный уровень толерантности  к критике. Публикация касалась анализа деятельности Российского национального движения, исходя из разговора автора со сторонницей [указанного политического движения], присутствовавшей на митинге, организованном г-ном Терентьевым. Заявитель высказал свою оценку политической ситуации, благодаря разговору с этой женщиной. Данная публикация представляла собой часть политических дебатов по вопросам, представляющим общественный интерес. В этой связи Суд вновь напоминает, что он следует постоянному подходу, требующему наличие очень убедительных причин, оправдывающих ограничение политических высказываний, и что применяемые в отдельных случаях широкие ограничения [рассматриваемых свобод], несомненно, влияют на общую ситуацию в государстве, связанную с уважением свободы выражения. Суд подчеркнул, что судебное разбирательство касалось не целиком публикации, а только использования в отношении г-на Терентьева термина «местный неофашист». Применительно квалификации указанного термина национальными судами, Суд указал, что они [суды] не приняли позицию заявителя о том, что это было оценочное суждение, однако, рассмотрели его как суждение о факте, свидетельствующим о том, что г-н Терентьев являлся членом неофашистской политической партии. С точки зрения российских судов, принадлежность к «неофашистам» задевает репутацию г-на Терентьева как публичного деятеля... Поскольку г-н Терентьев не являлся членом какой-либо неофашистской политической партии, не было уголовного обвинения в отношении него по поводу призывов, связанных с этнической ненавистью, суды посчитали, что заявитель ответственен за то, что не смог доказать достоверность данного выражения. Суд, в первую очередь, отметил, что национальные суды, оценивая термин «неофашист» через призму утверждения о факте», никогда не исследовали вопрос, можно ли это утверждение рассматривать через оценочные категории. К этому обязывало национальное законодательство Российской Федерации, защищающее репутацию. [Национальными судами] не было проведено разницы между оценочными суждениями и суждениями о факте,. исходя из предположения, что любое сведение способно быть доказанным в гражданском судопроизводстве. Далее Суд подчеркнул, что использование термина «нацист» или, как в настоящем деле, производного термина — «неофашист», автоматически не оправдывает обвинение за распространение недостоверных сведений, позорящих лицо принадлежностью к [этим лицам]. Суд не может согласиться с ограничительным толкованием термина «неофашист», которое было дано российскими судами, как только принадлежность к «неофашистским партиям». Суд уже обращал внимание применительно к похожему термину «бывший фашист», обладающему широкой интерпретацией, которое вызывает у людей, воспринимающих [термин], различные ассоциации как в отношении существа, так и значения [данного термина].  В публикации заявителя имя г-на Терентьева было упомянуто в контексте митинга Российского национального движения. Областной прокурор указал, что публикации в газете г-на Терентьева направлены против Иудейской религии и символов, неприязненно их описывая, распространяя недостоверные истории о «Всемирном еврейском устройстве». Принимая во внимание эти обстоятельства, Суд считает, что термин «неофашист», учитывая контекст, должен интерпретироваться в том виде, как это понимается заявителем, собственно описывая политическую принадлежность к идеологии расовых различий и антисемитизма. Суд полагает, не соглашаясь с точкой зрения российских судов, что термин «неофашист» должен рассматриваться как оценочное суждение, нежели как суждение о факте. Имеется постоянная позиция Суда, если существование фактов может быть доказано, то достоверность оценочных суждений [объективно] не может быть доказана. Требование доказать достоверность оценочных суждений невозможно реализовать и нарушает свободу выражения своего мнения, которая является фундаментальной частью права, гарантируемого статьей 10. Тем не менее, даже оценочные суждения без поддержки какого-либо фактического материала могут быть чрезмерными. Поэтому остается вопрос, был ли достаточный фактический материал для рассматриваемых оценочных суждений. В этой связи Суд обращает внимание, что заявитель представил документальные свидетельства, включая прошлые выпуски газеты «Колокол», публикуемой г-ном Терентьевым, несколько заключений независимых экспертов. Проанализировав эти публикации, эксперты единогласно пришли к выводу об антисемитской направленности этих материалов и близостью к национал-социализму. С позиции Суда, данные материалы свидетельствуют о том, что оценочные суждения, выраженные заявителем, имели приемлемое объяснение. Кроме этих доказательств заявитель предложил в суде еще одно экспертное заключение. Однако, национальные суды, тем не менее, отказались рассматривать это доказательство и основывались только на материалах, проведенных в уголовном порядке против г-на Терентьева по обвинению в призыве к национальной вражде. Суд удивлен непоследовательным подходом российских судов, с одной стороны, требующих предоставить доказательства [достоверности] сведений, а, с другой стороны, отказывающих рассматривать готовые доказательства. Суд отмечает, что уровень оценки достоверности уголовного обвинения со стороны компетентного суда едва может сравниться с оценкой, выражаемой журналистом по вопросам, представляющим общественный интерес, стандарты, применяемые в случае выражения кем-либо политической позиции, с точки зрения морали, отличаются от стандартов, которые требуются при установлении преступления согласно уголовному праву.