Для приготовления острых маринованных огурчиков огурцы поместите в холодную воду на 2 часа, затем срежьте кончики. Огурцы острые вся подробная информация на сайте http://conservirovanie.ru
Казахстан, как и Россия, в отличие от ряда европейских стран имеет сравнительно небольшую историю института морального вреда. В казахстанской юридической действительности институт компенсации морального вреда фактически сформировался за последние двадцать лет, однако мы считаем, что предпосылки возникновения данного института появились раньше.
История российского уголовного судопроизводства также не позволяет говорить о полном игнорировании интересов потерпевшего. Например, А.С.Беляцкин по этому поводу пишет: «Прошлое России не дает основания думать, будто частные лица могли домогаться в судах возмещения одного лишь имущественного вреда. Убийство, увечье, обиды с давних пор давали потерпевшему право искать в свою пользу денежное вознаграждение с делинквента за чисто идеальный вред».
Однако русское феодальное право (право привилегии), предписывающее имущественные наказания за посягательства на неимущественные блага личности, нельзя рассматривать, как полагают С.В.Нарижний, С.С.Шевчук, Е.Ю.Турецкий, в качестве аналога института компенсации морального вреда. Вместе с тем, А.В.Воробьев отмечает, что, «несмотря на отсутствие института возмещения морального вреда как такового в русском законодательстве, в памятниках права была юридически закреплена возможность защиты личных неимущественных благ».
Законодательство дореволюционного Казахстана в период присоединения его к России до событий 1917 года практически не было подвергнуто воздействию со стороны царской администрации и выглядело следующим образом. В указанный период развития Казахстана действовали два источника права – адат (обычное право казахов) и нормы шариата. В связи с общеуголовными преступлениями применялись нормы казахского обычного права, с преступлениями против религии и в известной степени преступлениями в области семейно-брачных отношений – нормы шариата. Однако влияние последнего источника на обычное право казахов носит до сих пор весьма спорный характер.
Казахское обычное право состояло из следующих основных источников: а) адата, или зана (обычая), б) бийдж билт (практики суда биев) и Ереже (Положения). Начиная с момента присоединения Младшего жуза (в 30-е гг. XVIII в.) и до принятия Устава М.Сперанского (1822 г.), т. е. в течение 90 лет, царское правительство оставляло казахское обычное право в значительной степени нетронутым, и уголовно-правовые нормы, действовавшие до 30-х годов XVIII в., продолжали применяться в указанный период без существенных изменений.
С принятием «Устава о сибирских киргизах» в 1822 г. действие уголовных законов Российской империи на территории Казахстана стало значительно расширяться. Уложение 1649 г., Устав Петра I, а также специальные Указы (1744, 1765 и 1804 гг.) стали чаще применяться и по судебным приговорам.
Согласно Уставу «О сибирских киргизах» все судебные дела среди казахов подразделялись на три категории: уголовные, исковые и по жалобам на управление. Уголовными делами для казахов считались лишь государственная измена, убийство, грабежи, барымта и явное неповиновение установленной власти. Только по этим признанным «уголовным» делам казахи должны были судиться в царских судах на основании общеимперских законов. Все прочие дела, включая даже тяжкие телесные повреждения, воровство, похищение и изнасилование женщин, царским правительством признавались «исковыми» и на этом основании были отнесены к подсудности суда биев, действовавшего на основании норм обычного права.
Как отмечают исследователи Т.Культелеев и Ч.Валиханов, «с теми или иными изменениями казахское обычное право продолжало действовать вплоть до 1917 г.». Таким образом, большинство уголовных и гражданских дел разбирались по правилам обычного права на территории Казахстана вплоть до 1917 г. Исключения составляли лишь так называемые «политические» и «государственные» преступления», которые изымались из казахских судов для разбирательства в общеимперских судах по законам от 19 мая 1871 г. и 7 июня 1872 г.
В казахском обычном праве в отличие от более развитых форм феодального права классовая природа преступления не всегда выступала наружу, она была завуалирована многочисленными пережитками патриархально-родового быта. При этом преступлением формально признавалось причинение материального и морального ущерба потерпевшему или его сородичам. Проводя параллель с российской действительностью, хотим отметить, что установленные нормами Русской Правды, Судебников 1497 и 1550 гг., Соборного Уложения 1669 г. и других законодательных актов имущественные выплаты так же, как и в обычном праве казахов, зависели, прежде всего, от социального (сословного) положения потерпевшего. Иными словами, «присуждение потерпевшему того или иного денежного вознаграждения за нанесенный преступлением неимущественный вред преследовало в основном публичный интерес защиты сословных привилегий».
Вопрос о возмещении морального вреда, причиненного преступлением по обычному праву казахов, по нашему мнению, необходимо рассматривать в тесной взаимосвязи с существовавшими наказаниями, так как четкого разграничения на уголовные и гражданские дела у казахов не было. Всякое правонарушение рассматривалось по закону хана Тауке не как нарушение закона или господствующей воли, а как частная обида, т. е. причинение морального и материального ущерба лицу или группе лиц. При этом за обиду следовало не наказание, а месть, оместка.
Одним из распространенных видов наказания в системе казахского обычного права был кун (выкуп). Кун – персидское слово, которое обозначает плату за убийство и увечье, освобождавшую виновного от кровной (родовой) мести или от законного преследования. Смертная казнь и телесные наказания могли быть с согласия потерпевшего или его сородичей заменены по приговору суда куном, то есть платою за кровь и увечья. Уплатой куна виновный или его родственники освобождались от частной мести и дальнейшего законного преследования. Кун у казахов и у многих других народов Средней Азии и Казахстана по существу являлся тем же, что вира и годовщина в Киевской Руси. Размер выкупа, судя по правовым памятникам различных народов, носил ярко классовый характер. Так, по закону хана Тауке жизнь рядового мужчины оценивалась в 1000 баранов, или в 100 верблюдов, или в 200 лошадей, а жизнь женщины оценивалась вполовину меньше. Это норма не распространялась на представителей знатного рода, за их жизнь нужно было оплатить семикратный размер куна рядового мужчины. По Русской правде сумма штрафа также зависела от положения человека (40 гривен за убийство простого человека, 80 гривен за убийство привилегированного).
Кун был выгоден только для представителей имущего класса, так как, будучи изобличенными даже в самых тяжелых преступлениях, они уплатой куна полностью освобождались от смертной казни или других более тяжких мер уголовного наказания. Вместе с тем применение системы кунов способствовало также сокращению числа бесполезного кровопролития, ослаблению взаимной вражды и междоусобиц среди представителей самого господствующего класса. Так, например, Н.Максимов в связи с этим писал: «…за убийство человека полагается взыскание куна. Однако кун не есть уголовное наказание, а чисто гражданское взыскание, можно сказать, стоимости человека». Советский историк В.Ф.Шахматов, неплохо знакомый с материалами обычного права, также утверждает: «С неплательщиков взыскивали «кун» силой. Но это строгое соблюдение родовых традиций ханом и султанами преследовало одну цель – присвоить большую часть «куна».
В те времена главным наказанием, накладываемым на виновного, являлся штраф, который взыскивался полностью или частично в пользу потерпевшего. Такое взыскание в случае его наложения за посягательство на неимущественные права личности, очевидно, можно рассматривать и как денежную компенсацию за физические и нравственные страдания, причиненные пострадавшему. Поэтому мы полагаем, что кун являлся мерой уголовного наказания с элементами возмещения материального и морального вреда. Мы поддерживаем мнение Т.М.Культелеева о том, что «извлечение материальной выгоды из куна представителями господствующего класса являлось лишь одной из сторон «куна», но отнюдь не единственной».
Одним из самых распространенных видов наказания в казахском обществе был также «аип» (штраф). Аип по казахскому обычному праву то же самое, что «продажа», «урок» вместе взятые по «Русской правде». Аип – наказание, налагаемое судом за преступление, но вместе с тем это и вознаграждение, взыскиваемое в пользу потерпевшего или его родственников. Он назначался, главным образом, за имущественные преступления, а также за преступления против личности (кроме убийства и тяжелого телесного повреждения), против порядка управления и за некоторые другие категории преступлений.
Обычно за различные преступления аип назначался в размере одного «тогуза», но нередко бывали случаи, что за более важные преступления аипы достигали трех тогузов и даже выше. За незначительные преступления «аяк-тогуз» заменялся так называемым «токал» (сокращенным) тогузом, состоящим из 8 разных мелких голов скота. За проступок назначался аип «атчапан» – лошадь и халат, аип «ат-тон» – лошадь и шуба или что-либо одно. Аипы платили виновный или его близкие родственники при условии, если непосредственный виновник не обнаруживался или не являлся в суд или если он не в состоянии был заплатить назначенный аип. При несостоятельности близких родственников ответственность за уплату положенного аипа возлагалась на целый аул, к которому принадлежал виновный. Практически нормы, действовавшие в обычном праве казахов в решении данного вопроса, аналогичны нормам Русской Правды. Принцип возложения коллективной ответственности на членов общины, очень долго сохранявшийся при патриархально-феодальных отношениях у казахов и других народностей, был одним из самых реакционных обычаев древнейшей эпохи, служивших орудием подчинения угнетенных масс трудящихся воле господствующего класса.
В дореволюционной литературе и практике царской администрации сложился неправильный взгляд на аип как на возмещение потерпевшему причиненного убытка. Аип не являлся просто возмещением причиненного ущерба, а был наказанием за содеянное преступление, которое применялось судом в целях охраны существовавшего порядка, угодного и выгодного господствующему классу. Так, назначение аипа за воровство в размере, в несколько раз превышающем стоимость похищенного (в то время как при барымте имущество взыскивалось в пределах его обычной стоимости), свидетельствует о том, что аип являлся не только гражданско-правовой нормой возмещения причиненного ущерба, а одной из мер государственного принуждения.
Таким образом, аип в обычном праве казахов представляет собой также вид уголовного наказания с элементами возмещения материального и морального вреда. Такие выводы исходят из того, что резких граней между уголовными наказаниями и гражданско-правовой ответственностью у наших предков на тот момент развития не было. Однако необходимо отметить, что при всем этом отчетливо прослеживаются попытки компенсировать не только материальный, но и моральный вред в обществе.
Наряду с этим необходимо отметить, что, несмотря на отсутствие компенсации морального вреда в денежной форме, например, за оскорбление словом, все же присутствуют и элементы такого возмещения в форме весьма примитивной. Фактом этого может служить то, что «обида между равными по значению не сопряжена ни с каким аипом, кроме того, что обидчик должен испросить у обиженного прощенье». При этом необходимо оговориться, что если обида была причинена знатному казаху, то с виновного взыскивался кун, то есть действующее законодательство охраняло практически только интересы богатых и состоятельных членов казахских родов.
Учитывая тот факт, что институт возмещения морального вреда как таковой был слабо разработан в самой России на указанный период истории и плюс к этому Россия вела колонизаторскую политику в отношении Казахстана, где часто употреблялись репрессивные методы управления и выделялось бесправие народных масс, говорить о существовании такого института было бы, как мы считаем, преждевременно.
Однако, как справедливо отмечал М.В.Острой, «неправильным было бы говорить и об отсутствии такого института вообще, так как способы защиты неимущественных прав членов общины говорят лишь о плохой развитости данного института, а некоторое сходство с институтами других стран свидетельствует о наличии в то время предпосылок для дальнейшего его развития».
После революции 1917 г. отечественная правовая система претерпела кардинальные изменения. В советский период возмещение морального вреда на практике отрицалось, так как господствующая доктрина заключалась в том, что принцип компенсации морального вреда признавался классово чуждым социалистическому правосознанию и основывался на демагогических утверждениях «о невозможности измерять достоинство советского человека в презренном металле».
Сама концепция вознаграждения за нравственный вред носила дискуссионный характер и имела как противников, так и сторонников. Противниками материальной компенсации морального вреда были Л.И.Петражицкий, Б.М.Овчинников, Г.Ф.Шершеневич. В частности, Г.Ф.Шершеневич утверждал, что «нужно проникнуться глубоким презрением к личности человека, чтобы внушать ему, что деньги способны дать удовлетворение всяким нравственным страданиям».
Однако некоторые процессуалисты высказали позитивные взгляды на эту проблему. В частности, Б.Утевский, оспаривая сложившуюся в советской теории доктрину, справедливо отмечал: «Все эти отвлеченные рассуждения убедительны только на бумаге, зачастую моральный вред более чувствителен, чем материальный, более остро заставляет страдать потерпевшего… Отрицая возможность компенсации морального вреда, потерпевший не вправе в таком случае предъявлять иск к преступнику, по сути, остается ни с чем. Нравственные муки не могут быть, якобы, переведены на деньги. За исковерканную жизнь не разрешается ничего требовать. Пострадавший должен подняться на недосягаемую нравственную высоту и удовлетвориться тем, что справедливость восторжествовала, закон выполнили, а преступник понес заслуженное наказание. Но требование жизни, а не отвлеченные правовые формулы, заставили западных юристов признать моральный вред заслуживающим компенсации. За отсутствием иного, лучшим способом дать потерпевшему удовлетворение может служить денежная компенсация».
Была высказана, на наш взгляд, совершенно правильная мысль, «что в данном случае речь идет не об оценке в деньгах жизни и здоровья советского человека, а о том, чтобы хоть в какой-то мере сгладить тяжелые для потерпевшего последствия».
Поэтому доводы, выдвигавшиеся против компенсации морального вреда, на наш взгляд, не вполне убедительны. Да, моральный вред действительно не поддается точной денежной оценке. Но это, на наш взгляд, не может служить препятствием для положительного решения проблемы. Во-первых, речь идет лишь о сглаживании нравственных переживаний потерпевшего, облегчении его положения, а не об эквивалентном возмещении. Отдельные ученые (и у них много сторонников) справедливо отмечают: «Если невозможно оценить в деньгах душевные страдания, то допустимо было бы взыскание с причинителя средств с целью облегчить существование потерпевшего, прибегнув к деньгам». Конечно, деньги никогда не могут быть верным эквивалентом таких правонарушений, и вознаграждение, заключающееся в деньгах, всегда будет неполным удовлетворением. Но судья не имеет в своем распоряжении ничего другого, что он мог бы дать обиженному в удовлетворение, и потому лучше дать что-нибудь, чем ничего. Во-вторых, правонарушение и мера ответственности не всегда точно соотносятся: правонарушение и меры ответственности за него всего лишь относительны, поэтому недостижение точности между причиненным моральным вредом и его денежной компенсацией не является исключением и препятствием для юридического признания морального вреда.
Так, например, Г.Вербловский усматривал в институте вознаграждения за нравственный вред «весьма ценный и вместе с тем справедливый», «в высшей степени гуманный» принцип.
Однако, как нам известно, эти прогрессивные воззрения не повлияли на возможность законодательного закрепления института компенсации морального вреда в тот период развития.
В 1960-е годы в связи с кодификацией действующего советского законодательства дискуссии по этому вопросу возобновились. Термин «моральный вред» в советском праве впервые был использован в Основах уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик, статья 24, закрепляя в части первой понятие потерпевшего, гласила: «Потерпевшим признается лицо, которому преступлением причинен моральный, физический или имущественный вред». Несмотря на законодательное закрепление данного термина, правоприменительная практика вплоть до последнего времени фактически отрицала возможность компенсации морального вреда. Связано это было с убеждением относительно буржуазной природы правил денежной компенсации причиненного лицу нематериального ущерба и, соответственно, невозможностью применения таковых в социалистическом государстве. Юридический словарь 1953 г. прямо указывал, что «…денежное возмещение неимущественного вреда или так называемого морального вреда, как унижающее достоинство советского человека, согласно действующему законодательству, не может иметь места…». В течение всего советского периода этот институт полностью отвергался, так как попытки оценить перенесенные человеком физические или нравственные страдания в деньгах полагались аморальными, хотя идея возмещения морального вреда содержалась в работах А.М.Беляковой, Н.С.Малеина, Л.А.Майданик, М.Н.Малеиной, Н.Ю.Сергеевой, В.А.Тархова, М.Я.Шиминова и др.
Вопрос о моральном вреде длительное время являлся предметом научных дискуссий, причем основным центром тяжести этих споров был вопрос о допустимости компенсации морального вреда в денежной форме. Преобладающим на многие годы оказалось мнение о недопустимости такой компенсации, в связи с чем гражданское законодательство Республики Казахстан, как и законодательство Российской Федерации до 1990 года, не предусматривало ни самого понятия морального вреда, ни, естественно, возможности его компенсации.
Дальнейшее развитие институт компенсации морального вреда получил с обретением независимости и суверенитета Республики Казахстан.
Статья опубликована в Евразийском юридическом журнале № 2 (33) 2011
| < предыдущая | следующая > |
|---|
