кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры мировой политики Санкт-Петербургского государственного университета
ШАМГУНОВ Руслан Габдрашитович
кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры международных отношений на постсоветском пространстве Санкт-Петербургского государственного университета
Ещё древнеримский писатель и политический деятель Цицерон (I в. до н.э.) писал о Риме как о 'civitas ex nationum conven- tu constituta' («обществе, состоящем из различных собравшихся национальностей»)1. В его глазах именно это обстоятельство являлось ключевым объяснением воровства, насилия и разгула преступности, которые стали повседневным явлением в тогдашнем Риме. В имперскую эпоху уже Сенека, Тацит и Ювенал выражали свою озабоченность перед наплывом иностранного населения, которое трансформировало город и лишало его «исконной природы». Тем не менее, имперские амбиции и военнополитическая интеграция региона Средиземноморья не могли не сопровождаться миграционными процессами, а озабоченность древних авторов оказалась несколько преувеличенной - Римская империя только входила в эпоху своего расцвета и просуществовала ещё около 500 лет.
Очевидно, что любой интеграционный процесс между государствами приводит не только к усилению экономического и политического сотрудничества, но и, как следствие, к снятию миграционных барьеров внутри интеграционного объединения, к созданию общего рынка труда и капитала. Несмотря на очевидные отличия между такими интеграционными объединениями как Европейский Союз и Евразийский экономический союз (ЕАЭС), многие закономерности и проблемы, с которыми сталкиваются эти организации, имеют много общего. В том числе, это касается проблем, связанных с миграционными потоками. Причём, речь скорее идёт не о развитии сотрудничества между организациями в этой сфере (так, например, проекты Европейского Союза на Украине приживались с большими сложностями, и нередко оказывались неэффективными, способствуя обострению социальной напряженности и росту конфликтного потенциала в стране и регионе в целом), но о значительном сходстве, происходящих процессов, позволяющем использовать чужой (в том числе и негативный) опыт.
10 октября 2000 года был подписан Договор об учреждении Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭС). В отличие от своих предшественников, ЕврАзЭС получил международный статус и стал субъектом международного права. В рамках ЕврАзЭС действуют безвизовый режим передвижения граждан стран-участниц и упрощенный порядок получения ими гражданства в государствах Сообщества, на территории всех этих стран признаны сертификаты, ученые степени и документы о получении образования, выданные в любом государстве ЕврАзЭС. С 1 января 2015 г. вместо Евразийского экономического сообщества начал функционировать Евразийский экономический союз (ЕАЭС). Поскольку на пространстве ЕврАзЭС существует разноскоростная интеграция в 2010 г., был создан Таможенный союз (ТС), включивший в себя только три страны: Беларусь, Казахстан и Россию, готовых выполнять взятые на себя обязательства. В 2012 г. с их участием было сформировано Единое экономическое пространство. Подписанные соглашения предусматривают свободу передвижения капитала и труда, общую политику конкуренции, координирования макроэкономической политики, торговли услугами, технических стандартов, а также доступа к газо- и нефтепроводам, электросетям и железнодорожным сетям.
На постсоветском пространстве в лице Беларуси, Казахстана и России сформировалось ядро интеграционных процессов, к которому примкнули Армения и Кыргызстан, а Таджикистан выразил свое желание последовать их примеру. В том, что от присоединения выиграют экономики этих республик, сомнений не возникает. Другое дело, насколько присоединение этих государств способствует развитию реальной интеграции. Кыргызстан с его непрекращающимися политическими и экономическими потрясениями создает больше проблем для его партнеров, чем приносит пользу и кроме геополитических причин трудно привести обоснования его присоединения к Единому экономическому пространству. То же самое можно говорить об Армении и Таджикистане, хотя с политической стабильностью там пока все в порядке. Единственно, что способны реально дать эти республики для интеграции, это трудовые ресурсы.
Если в 90-е годы ХХ века основным потоком мигрантов, приехавших в Россию, были русскоязычные граждане бывшего Советского Союза, покинувших бывшие союзные республики из-за нахлынувшей волны национализма, то в 2000-е годы основным потоком мигрантов стали граждане новых суверенных государств, покинувшие свои страны в поисках заработка.
Только в Россию ежегодно приезжало на заработки до 7 млн. мигрантов, минимум четверть из них на нелегальной основе, и 60% мигрантов были выходцами из стран Центральной Азии. По данным ФМС, на июль 2014 года в Российской Федерации находилось 11,1 млн. иностранцев, примерно 3,7 млн. - нелегалы. Россия стала второй страной мира по количеству мигрантов на ее территорию, уступая лидерство только США. Появление новых нескольких миллионов рабочих рук, тем не менее, не создавало проблем на рынке занятости, т.к. на рабочие места, занимаемые трудовыми мигрантами, россияне не претендовали из-за неудовлетворительных условий труда или его низкой оплаты. Значительная часть мигрантов, в подавляющем большинстве случаев являющейся низко квалифицированной, занята в торговле и строительстве.
С созданием и началом работы Евразийского экономического союза, одним из ключевых условий функционирования является свобода передвижения рабочей силы, возможностей для трудовой миграции станет больше. Что создает определенные проблемы для всех участников миграционных процессов.
Для России это проблема появления рабочей силы либо плохо владеющих русским языком страны, либо не знающей его вовсе, как не знающих правил поведения, принятых в РФ, что приводит к конфликтным ситуациям. Ситуацию усугубляет отсутствие или непроработанность процедур и механизмов интеграции и натурализации мигрантов.
Не менее серьезной проблемой является перевод заработанных средств за рубеж. В 2006 г. объем трансакций из Российской Федерации в страны СНГ, по данным Центробанка, равнялся 1,29 млрд. долларов, а экономический ущерб, причиненный нелегальным вывозом денег из-за неуплаты налогов, составлял более 8 млрд. долларов в год.
В 2015 году трудовые мигранты перевели на родину 33 млрд. долларов. И это при том, что в России ухудшилась экономическая ситуация, вызванная падением цен на нефть и обрушением российского рубля. Власти ожидали сокращения масштабов трудовой миграции из стран Центральной Азии на 70%. Если приток мигрантов и сократился, российская экономика этого не заметила. Основными получателями денежных средств из России являются Узбекистан, Таджикистан, Кыргызстан и Украина.
Россия не является единственной страной на ЕЭП, принимающих трудовых мигрантов.
Привлекателен для мигрантов Казахстан, который по темпам экономического развития, по средней заработной плате обогнал Россию. Казахстан не провел девальвацию национальной валюты. Поэтому нет ничего удивительного, что Казахстан импортирует трудовые ресурсы из России. По данным за 2014 год, в страну приехало 8 тыс. россиян, больше, чем из любой другой страны постсоветского пространства. Так же как и в России, иностранцы работают в строительном секторе.
Для стран-доноров отток квалифицированных кадров создает проблемы для экономического развития, обрекая их на экономическое отставание. Даже для экономически развитого Казахстана это является проблемой - за последние годы число эмигрантов из Казахстана с высшим образованием превысило число иммигрантов с высшим образованием на 65%.
Но это палка о двух концах. В Россию и Казахстан приезжают те, кто не может найти работу дома, что способствует снижению уровня безработицы и несколько снимает напряженность в стране. Плюс поступление огромных денежных средств. Для Кыргызстана денежные переводы из России составляют 20% национального бюджета. Правда, если правительство совсем перестает заботиться о собственном населении, то никакие денежные переводы не спасут. Это на себе испытали президенты Кыргызстана.
Наконец, «согласно современному международному праву государства должны прилагать все усилия к тому, чтобы строить свои международные отношения на основе взаимопонимания, доверия, уважения и сотрудничества во всех областях». Разумеется, это касается и миграционных процессов. В целом нужно согласиться с утверждением специалистов, что миграционные процессы являются важнейшей составляющей международного сотрудничества на пространстве Евразийского экономического союза. Опыт миграционной политики, накопленный не только странами-членами ТС или ЕЭП, но и другими интеграционными объединениями (например, ЕС), необходимо учитывать в процессе расширения и углубления интеграционных процессов.
Россия в некотором отношении похожа на Францию и потому иногда заимствует её опыт. Видимо, поэтому франко- голлистское восприятие нации начинает прокладывать себе путь и в российской науке. Например, В. А. Тишков выступает за необходимость утверждения в стране понятия многоэт- ничной гражданской нации наряду с «безраздельно господствовавшим понятием культурной нации или этнонации». Тишков пишет, что в России «до сих пор отвергается существование многоэтничной гражданской нации, несмотря на высокий уровень социально-культурной гомогенности населения страны и повседневно демонстрируемую российскость рядовыми гражданами. Вместо этого сохраняется доктрина «многонационального народа России», а не «многонародной нации», что было бы гораздо точнее». С точки зрения В. А. Тишкова, «важнейшим направлением государствостроительства на ближайшее десятилетие представляется утверждение доктрины России как национального государства с много- этничным составом населения и гражданской общностью россиян. Это единственно возможная доктрина государствоустройства, которой следуют все страны мира ... Только Россия представляет собой саморазрушительное исключение. Несостоятельная доктрина сути самого государства как некой не до конца самоопределившейся общности активно используется против России во внешних соперничествах». По-видимому, идеи В. А. Тишкова были услышаны, когда в России конституционно закрепился статус русского языка и было отменено в республиках, входящих в Российскую Федерацию, требования к кандидатам в президенты о знании местного языка, объявленного официальным. Заметно влияние его публикаций и в Послании президента России Д. А. Медведева к Федеральному собранию Российской Федерации. В нём президент неоднократно употребляет такие обобщающие слова о многонациональном населении страны как «народ с тысячелетней историей, освоивший и цивилизовавший огромную территорию», «судьба великого народа» и, наконец (в соответствии с предложениями В. А. Тишкова, «конституция предопределила путь обновления России как государства свободной нации», «единство российской нации - как залога стабильного цивилизованного развития всей страны». Это - новое, мы бы сказали инновационное толкование конституционного положения о многонациональном народе России. Вероятно, в обществе созрели условия или скорее, возникла потребность (в том числе на мирополитическом уровне) в представлении всего населения России как сплочённой социальной общности (нации, но не единого этноса, до этого очень далеко). Мы сознательно не употребляем термина «новая историческая общность», применявшегося к советскому народу, т.к. не хотим проводить какие-то исторические параллели и вызывать соответствующие ассоциации. Отметим, также, что сам «французский образец», как было показано выше переживает серьёзный кризис. Насколько оправдано для России не теоретическое, а практическое следование по пути Франции в области миграционной политики и «нациестроительства»?
Любое современное многонациональное государство, определяя возможные контуры своей языковой и национальной политики, неизбежно сталкивается с лингвистическим парадоксом. Этот парадокс заключается в том, что с одной стороны для долговременного сохранения единства разных этнических элементов внутри одного политического образования необходима языковая унификация (государственный язык), а с другой стороны навязывание государственного языка с неизбежностью ведёт к ущемлению других языков и, следовательно, способствует росту национализма «малых» этносов-языков и распаду государственного единства. «С момента возникновения современные государства всегда стремятся к языковой унификации. Единый язык - это средство национальной консолидации и заметный маркер, отличающий население одного государства от внешнего мира. Но эта идеальная форма в реальности не существует».
Укрепление единства нации возможно через продуманную языковую политику. Перечислим возможные направления лингвистической политики государства:
1) Успешная лингвистическая ассимиляция (когда один язык объявлен государственным и всячески навязывается иноязычным гражданам) это путь, пройденный многими нациями-государствами. Так, из 193 суверенных государств 148 официально имеют один государственный язык, опирающийся на государство и ассимилирующий все остальные. Это оптимальный метод для создания нации в понимании позапрошлого века, но, очевидно, что это средство неприемлемо в современном демократическом государстве, не сумевшем стереть в менее политкорректные времена все другие языки на своей территории (или получившей новые в результате сравнительно недавней массовой иммиграции). Как отмечал в своей книге «Воображаемая Франция: закат мечты об унитарности» П. Бирнбаум, Франция была создана политической волей, а не географическим детерминизмом. Централизация и авторитет государства служили для того, чтобы заставить бретонцев, провансальцев, эльзасцев, жителей Иль-де-Франса и т.д. жить вместе. С другой стороны именно духовная унификация различных этносов делало государство сильным. Потому во Франции было изобретено столько методик гомогенизации, призванных разрушить соперничающие идентичности. Во имя единства нередко отвергались не только плюрализм, но и толерантность. Этот революционный идеал Нации был полностью воспринят де Голлем, но с тех пор эта сконструированная идентичность нации стала предметом идеологического «франко-французского конфликта», и как отмечает Ю. И. Рубинский, «под вопросом оказалась сложившаяся веками модель монокультурного общества, которая компенсировала неоднородность его этнических корней за счёт ассимиляторской политики государства». В современном мире ассимиляционная лингвистическая политика приведёт не только к внутриполитическому напряжению и радикализации не желающих ассимилироваться, но и к серьёзному внешнему давлению на государство-ассимилятора как нарушающего права человека.
2) Полное фактическое равенство языков (официальный мультилингвизм).
Официальный мультилингвизм (или билингвизм), декларирует предоставление двум и более языкам в рамках одного государства одинаковых коммуникативных возможностей («власти») во всех социальных сферах, на всех социальных уровнях. То есть декларируется принцип так называемого «идеального» мультилингвизма (билингвизма), который, на самом деле фактически не достижим. Кроме того, представляется, что официальный мультилингвизм (как государственная политика по предоставлению полного юридического равенства двум или нескольким языкам) также является источником конфликтов. Это неизбежный факт, так как объективно происходит неравное распределение социальных ролей между языками, находящимися между собой в конкурентной борьбе. Официальный мультилингвизм не только не является оптимальным методом сохранения стабильности нации, но и часто ведёт к этнолингвистическим конфликтам. Как ни может быть двух (и более) государственных машин в одном государстве, претендующем на стабильность, так не могут сосуществовать два (и более) государственных языка, имеющие не только равные юридические, но и фактические права. В случае наличия двух примерно равных и по статусу и по количеству носителей государственных языков в одном государстве, они неизбежно начинают бороться за доминирование на всей территории, делят её на свои языковые зоны, провоцируют «территориальные» конфликты внутри государства (пример Бельгии). В случае явного численного перевеса носителей одного из государственных языков, доминирующий язык неизбежно выталкивает малые языки в непрестижные сферы (прежде всего в домашнее общение), даже при декларировании юридического равенства. Доминирующее большинство неизбежно навязывает лингвистическую унификацию, испытывая «незаконное» чувство лингвистического превосходства, что неизбежно вызывает законное требование уважения своей культурной идентичности у представителей малых этносов, опирающихся на свои конституционные права. Официально признанный государственный мультилингвизм (или билингвизм), как, например, в Индии, Канаде, Бельгии, не является знаком особой толерантности данных государств, но скорее знаком исторической слабости. Эти государства официально стали многоязычными в силу абсолютной необходимости, мультилингвизм стал для них необходимым условием для выживания, для сохранения гражданского мира, но он не может принести долговременную стабильность и создать единую нацию (пример Бельгии, Канады и т.д.). Видимо, единственным успешным примером государственного мультилингвизма остаётся Швейцария. Но и она должна рассматриваться как особый случай, т.к. это государство разделено на кантоны - квазигосударства по языковому принципу (официальное название «Швейцарская Конфедерация»). Итак, реальный мультилингвизм опасен для единства государства, и его применение это вынужденная мера для государств, пытающихся удержать своё единство хотя бы в краткосрочной перспективе.
3) Придание языкам национальных меньшинств особого статуса в отдельных регионах (привязка мультилингвизма к конкретной территории). Миноритарные языки выживают на территории государства, созданного первоначально иным языком-этносом, только в условиях сильной географической концентрации носителей малого языка в той или иной местности. Причём, при придании официального статуса малому языку (вместе с государственным) на определённой территории, внутри этого автономного образования неизбежно повторяется языковой конфликт, свойственный многоязычным государствам, но уже «в миниатюре». Причём, иногда лингвистически «угнетёнными» становятся носители «большого» государственного языка, не желающие мириться с отходом своего языка на вторые роли в «своей» стране. Как отмечал А.Лапонс «язык как символ идентичности является наиболее мощным фактором этнической и социальной принадлежности и в то же время фактором дифференциации и исключения». Самоутверждение того или иного языка идёт вместе с поиском доминирования на определённой территории, что порождает новые конфликты. Часто процесс придания официального статуса тому или иному малому языку в отдельном регионе сопровождает всё большая регионализация тех или иных официально иноязычных областей государства, т.е. более замедленная и «цивилизованная» форма фрагментации, но не её остановка.
4) Мультикультурализм без мультилингвизма.
Представляется, тем не менее, что данный парадокс может быть преодолён с помощью продуманной лингвистической и национальной политики, проводимой по трём главным направлениям.
- Необходимо признание и государственная поддержка некоторых элементов мультикультурализма как политической философии. Это включает не только принципиальный отказ от любых форм национальных преференций, но поощрение проявления различных национальных культур, рассматриваемых как часть общечеловеческой гуманистической культуры, воспитания не только толерантности, но и уважения к ним. Однако, принципиальным моментом здесь является то, что при сохранении и поддержке мультикультурализма реальный мультилингвизм, хотя и не подвергается никаким ограничениям или запретам, но и не поддерживается и не поощряется (как утопическая программа), а вместо него используется символический мультилигвизм.
- Символический мультилингвизм должен компенсировать de facto неравноправный социальный статус языков, используемых национальными меньшинствами (последнее
- это объективный факт, который бесполезно отрицать). Другие языки должны быть широко представлены не в реальном социальном общении (где они, в принципе, не нужны), но в некотором символическом наборе. Например, в школьном курсе обществознания, теоретически можно научить детей говорить «здравствуйте» и «спасибо» на всех малых языках государства, можно использовать надписи на всех малых языках на денежных банкнотах и т.д., и т.п. Разумеется, должно быть доступно образование на всех языках, используемых в государстве, но никто не может принуждаться изучать их. То же самое касается и национальных автономий, в которых местный язык должен иметь равный статус с государственным, но не должен искусственно навязываться. Ибо при предоставлении равных условий и отсутствии всяческого юридического неравноправия на языковом рынке реально должен победить сильнейший.
- Быстрое экономическое развитие является сильнейшим фактором языковой унификации, т.к. для экономических нужд необходима эффективная коммуникация. Экономический прогресс и общий рынок требуют нормализации и стандартизации языка, и, как идеальный итог - одноязычия. Как показывает практика, многоязычие сохраняется в экономически отсталых странах, где основная часть населения рассеяна в провинции и не имеет нужды в интенсивном общении с соседями (Африка и т.д.).
В относительно недавние исторические времена предложенная лингвистическая альтернатива могла бы быть обоснована достаточно просто. Традиционное марксистское восприятие лингвистической (и национальной) политики, в общем-то, укладывается в предложенные нами рамки. В.Ленин в своих трудах, посвящённых национальной политике, неоднократно подчёркивал, что признание права на самоопределение наций, вовсе не означает поддержки всякого требования всякой нации на самоопределение: «Вопрос о праве наций на самоопределение... непозволительно смешивать с вопросом о целесообразности отделения той или иной нации», «борьба против всякого национального гнёта - безусловно да. Борьба за всякое национальное развитие, за «национальную культуру» вообще - безусловно нет». И о языке: «Прогрессивное значение русский язык имел для тьмы мелких и отсталых наций
- бесспорно. Но неужели Вы не видите, что он имел бы прогрессивное значение еще в большем размере, если бы не было принуждения? Что же, разве «государственный язык» не означает палки, отбивающей от русского языка?? Как Вы не хотите понять той психологии, которая особенно важна в национальном вопросе и которая при малейшем принуждении поганит, пакостит, сводит на нет бесспорное прогрессивное значение централизации, больших государств, единого языка?? Но ещё важнее экономика, чем психология: в России уже есть капиталистическая экономика, делающая русский язык необходимым. И Вы не верите в силу экономики и хотите костылями полицейской швали «подкрепить» экономику??», «потребности экономического оборота всегда заставят живущие в одном государстве национальности (пока они захотят жить вместе) изучать язык большинства... Если отпадут всякие привилегии, если прекратится навязывание одного из языков. потребности экономического оборота сами собой определят тот язык данной страны, знать который большинству выгодно в интересах торговых сношений». «Остаётся ли что-нибудь реальное в понятии ассимиляторства за вычетом всякого насилия и всякого неравноправия? Безусловно, да. Остаётся та всемирноисторическая тенденция капитализма к ломке национальных различий, к ассимилированию наций, которая с каждым десятилетием проявляется всё могущественнее». Авторам кажется, что по данному вопросу тезисы Ленина (в отличие, от печально знаменитых «Апрельских тезисов») могут быть признаны заслуживающими внимания.
Итак, если язык это основа процессов фрагментации в современном мире, то средством «лечения» этнических конфликтов внутри государства должна выступать продуманная языковая политика. Политика «языкового» мультикультурализма может в обозримой перспективе привести к отказу от концепции нации, т.е. к простому сосуществованию этносов в рамках государства, которое станет рассматриваться лишь как юридические рамки. Существование государств без нации логично ведёт к концепции мира без наций, построенному на основе этносов. Затем логично исчезновение государств как таковых в современном понимании (ведь всё равно, в какие юридические рамки заключён этнос без «своего государства»).
На наш взгляд, данный сценарий вряд ли является оптимальным, поэтому эффективной для России (и не только для неё) политикой может стать описанная выше политика «неязыкового» мультикультурализма (без насильственного навязывания государственного языка и без искусственной «реанимации» малых языков), проводимая на желательном фоне экономического роста.
следующая > |
---|