Причиной этого стало широкое применение трибуналами (в первую очередь Международным трибуналом по бывшей Югославии) доктрины «совместной преступной деятельности» («joint criminal enterprise», JCE). Согласно положениям данной доктрины основными признаками соучастия в преступлении являются:
- множественность лиц, участвующих в совершении конкретных преступлений;
- совершение одного или нескольких преступлений в рамках общего плана («common plan»);
- любое участие лица в осуществлении вышеуказанного плана.
В процессе осуществления деятельности Международным трибуналом по бывшей Югославии (далее — МТБЮ) были выделены три формы «совместной преступной деятельности»: основная («basic»), системная («systemic») и расширенная («extended»).
Наиболее сомнительной с точки зрения международного уголовного права представляется концепция расширенной формы JCE. В рамках данной концепции лицо должно нести уголовную ответственность за преступления третьих лиц, не охваченные общим планом, направленным на совершение международного преступного деяния, если оно предвидело возможность совершения преступления третьими лицами и не предотвратило их.
Так, генерал Радислав Крстич был привлечен к ответственности МТБЮ в качестве соучастника преступления, за то, что «должен был осознавать» вероятность убийства подчиненными ему военнослужащими на базе в Поточарах.
Доктрина «совместной преступной деятельности» (в особенности ее расширенная форма) подвергалась значительной критике за то, что согласно ее положениям лица могут подергаться уголовной ответственности за самостоятельные преступные действия третьих лиц, то есть за эксцесс исполнителя.
Данное понимание уголовной ответственности за преступные деяния третьих лиц имеет некоторое внешнее сходство с «командной ответственностью», в части actus reus (объективной стороны преступления). Однако в части mens rea (вины) различия между соучастием и «командной ответственностью» весьма существенны.
Субъективная сторона «командной ответственности» может предусматривать различную форму вины: от умысла (прямого или косвенного) до преступной неосторожности (легкомыслия или небрежности). Однако даже наличие прямого умысла на непредотвращение преступных деяний своих подчиненных либо на покрывательство подобных деяний не означает умысла на непосредственное соучастие в данных преступлениях (так как направленность умыслов на соучастие в преступлении и на его непредотвращение кардинальным образом различается).
Значительно более взвешенный подход по отношению к ответственности командиров и иных должностных лиц за преступные действия их подчиненных демонстрирует Римский статут Международного уголовного суда (далее — Статут, Римский Статут).
Статья 28 Римского статута Международного уголовного суда «Ответственность командиров и других начальников» формулирует рассматриваемую ответственность следующим образом:
«В дополнение к другим основаниям уголовной ответственности по настоящему Статуту за преступления, подпадающие под юрисдикцию Суда:
a) Военный командир или лицо, эффективно действующие в качестве военного командира, подлежит уголовной ответственности за преступления, подпадающие под юрисдикцию Суда, совершенные силами, находящимися под его эффективным командованием и контролем либо, в зависимости от обстоятельств, под его эффективной властью и контролем, в результате неосуществления им контроля надлежащим образом над такими силами, когда:
I) такой военный командир или такое лицо либо знало, либо, в сложившихся на тот момент обстоятельствах, должно было знать, что эти силы совершали или намеревались совершить такие преступления;
II) такой военный командир или такое лицо не приняло всех необходимых или разумных мер в рамках его полномочий для предотвращения или пресечения их совершения либо для передачи данного вопроса в компетентные органы для расследования и уголовного преследования.
b) Применительно к отношениям начальника и подчиненного, не описанным в пункте (а), начальник подлежит уголовной ответственности за преступления, подпадающие под юрисдикцию Суда, совершенные подчиненными, находящимися под его эффективной властью и контролем, в результате неосуществления им контроля надлежащим образом над такими подчиненными, когда:
I) начальник либо знал, либо сознательно проигнорировал информацию, которая явно указывала на то, что подчиненные совершали или намеревались совершить такие преступления;
II) преступления затрагивали деятельность, подпадающую под эффективную ответственность и контроль начальника;
III) начальник не принял всех необходимых и разумных мер в рамках его полномочий для предотвращения или пресечения их совершения либо для передачи данного вопроса в компетентные органы для расследования и уголовного преследования».
Формулировка ст. 28 Римского статута отличается от формулировок аналогичных статей в уставах международных уголовных трибуналов ad hoc. Прежде всего, данная статья применяется «в дополнение к другим основаниям».
Таким образом, вышеуказанная статья применяется лишь в случае наступления общественно-опасных последствий в форме совершения подчиненными командиров (гражданских начальников) преступлений, подпадающих под юрисдикцию МУС, согласно ст. 5 Римского Статута.
Тем не менее ответственность командиров невозможно идентифицировать в качестве формы соучастия в преступлении. Концепция «совместной преступной деятельности» представляется неприемлемой в контексте общепринятой точки зрения о необходимости наличия вины, как необходимого условия уголовной ответственности (из-за отсутствия у субъектов преступного бездействия, подпадающего под понятие «командной ответственности», умысла на подобное соучастие). В то же время неприменимой к ситуации, связанной с «командной ответственностью», является и более взвешенная, разработанная в решениях Международного уголовного суда, концепция сложного соисполнительства (co-perpetration). Данная концепция признает исполнителями любых лиц, действующих в рамках общего плана, при условии, что их поведение явилось необходимым условием наступления преступного результата.
Наиболее приемлемой формой соотношения ответственности командиров (гражданских начальников) и основного состава преступления, в дополнение к которому подобная ответственность может быть применена, является прикосновенность к преступлению. Понятие прикосновенности к преступлению, до сих пор не используемое в международном уголовном праве, встречается (на законодательном или доктринальном уровнях) в ряде национальных уголовно-правовых систем (в том числе, в теории уголовного права Российской Федерации). В российском уголовном праве прикосновенность к преступлению представляет собой правовой институт, который устанавливает основания и пределы ответственности лиц, не относящихся к категории соучастников, однако причастных к совершению преступных деяний (аналогичное понимание понятия прикосновенности к преступлению присутствует в уголовном праве США, где под данным понятием понимается уголовно наказуемая причастность к преступлению, не находящаяся с ним в причинной связи). Российское национальное право знает два вида прикосновенности к преступлению: укрывательство преступления и попустительство.
Законодательные определения укрывательства преступления и попустительства в российском уголовном праве отсутствуют. Теория уголовного права Российской Федерации определяет укрывательство преступления как «заранее не обещанное укрывательство преступника, средств или орудий совершения преступления либо предметов, добытых преступным путем, а равно заранее не обещанное приобретение или сбыт таких предметов». В свою очередь, попустительство «определяется как невоспрепятствование достоверно известно готовящемуся или совершаемому преступлению лицом, обязанным и имевшим возможность предотвратить преступление».
Безусловно, ответственность командиров (гражданских начальников) не подпадает под вышеупомянутые доктринальные дефиниции, даваемые наукой российского уголовного права. Во-первых, субъективная сторона данных разновидностей прикосновенности к преступлению предусматривает умысел в качестве формы вины. Преступное же поведение в рамках «командной ответственности» может осуществляться как в форме умысла, так и в форме преступной неосторожности. Во- вторых, объективная сторона «командной ответственности» хотя и имеет некоторые общие черты с объективной стороной укрывательства преступления и (особенно) попустительства, но не вписывается в них полностью.
Однако, в целом, концепция прикосновенности к преступлению адекватно отражает отношение «командной ответственности» к основному составу преступления. Можно констатировать, что «командная ответственность» представляет собой особую форму прикосновенности к преступлению.
< предыдущая | следующая > |
---|