К замечательной плеяде политиков, публицистов и ученых, оказавших заметное влияние на политическую и правовую мысль в предреволюционный и революционный период 1905–1907 годов, следует отнести прежде всего юристов-гуманистов, членов Первой и Второй Государственной Думы. Прогрессивные и гуманистические политические и правовые позиции отстаивали Сергей Андреевич Муромцев, Богдан Алексеевич Кистяковский, Лев Иосифович Петражицкий, Николай Михайлович Коркунов, Габриель Феликсович Шершеневич, Павел Иванович Новгородцев, Семен Людвигович Франк, Сергей Андреевич Котляревский, Владимир Дмитриевич Кузьмин-Караваев.
Эти имена звучат притягательно и в современной юридической литературе – даже спустя целое столетие научные труды переполнены именами этих знаменитых, видных, уважаемых, авторитетных ученых юристов. Но примечательно и то, что так много прогрессивных и гуманных юристов было в составе Первого российского представительного органа, хотя царская власть была кровно заинтересована в том, чтобы в число депутатов были избраны ангажированные и лояльные к власти депутаты.
Важное значение для нашего дискурса имеет и то обстоятельство, что поименованные выше юристы были звездами первой величины. Наряду с ними в числе народных представителей было немало одаренных и активных юристов, чьи имена звучат приглушенно только потому, что наша правовая идеологизированная наука, в частности история права, была к ним равнодушна и уделяла явно недостаточное внимание. К их числу следует отнести Максима Моисеевича Винавера, Владимира Дмитриевича Набокова, Сергея Дмитриевича Урусова, Федора Федоровича Кокошкина и множество других. Эти имена и их учения еще только предстоит вернуть в историю права и озвучить для современных юристов.
В составе народных представителей юристы-гуманисты были самыми активными, профессионалами законотворческой деятельности, убедительными в большинстве случаев; именно они будоражили Думу идеями защиты прав и свобод человека и гражданина, выступали за амнистию политическим заключенным, отмену смертной казни и телесных наказаний, а также против полицейского и бюрократического произвола, ксенофобии и шовинизма, столь развитых в царской России.
Истинными защитниками народных интересов депутаты-юристы проявляли себя при первой же возможности. Таким случаем была тронная речь царя при открытии первой сессии Государственной Думы. Последний, конечно же, выразил свое едва терпимое отношение к парламентаризму и самодержавию. Но депутаты получили возможность ответить на речь царя и изложить, естественно, свои взгляды на состояние дел, на взаимоотношения народных представителей и всей законодательной власти с исполнительной и судебной системами.
Как и всегда, у депутатов было два варианта поведения. Восхититься самодержавием и царской властью, поклясться ей в верноподданническом поведении и забыть о своем истинном предназначении. В таком случае их ждала безмятежная жизнь.
Можно было выразить свое критическое отношение к власти, вскрыть язвы самодержавия, разоблачить взяточничество чиновников, произвол полиции, насилие над народом, нарушение прав и свобод человека и гражданина.
Под воздействием и активным напором юристов, земцев и иных прогрессивных народных представителей Дума избрала второй вариант.
Над ответом на тронную речь группа депутатов работала до 5 мая, когда глубокой ночью вынесла свой проект на обсуждение Думы, как документ особой важности, не терпящий промедления. На самом деле этот документ Думы по своей важности, по своему правовому и политическому пафосу можно сравнить с Декларацией Независимости и Декларацией прав человека, ибо он мог стать их прообразом и получить историческое значение. В думском ответе на тронную речь содержатся как теоретические положения, так и практические соображения по превращению абсолютной монархии в ограниченную народным представительством и с правительством, составленным парламентским большинством. Или, как говорили в то время, с ответственными министрами, ибо их зависимость только от воли монарха превращала их в совершенно безответственных вельмож.
Итак, сделав несколько неизбежных реверансов, совершенно необходимых в таком случае, депутаты следующим образом обрисовали свой взгляд на состояние России. С их точки зрения, страна осознала, что «главной язвой всей нашей государственной жизни является самовластие чиновников, отделяющих Царя от народа. И охваченная единодушным порывом, страна громко заявила, что обновление жизни возможно лишь на основе свободы, самодеятельности и участия самого народа в осуществлении власти законодательной и в контроле над властью исполнительной.
Народные представители категорично высказались против превращения действующего Государственного Совета в верхнюю палату парламента. В этой позиции сказались две важные теоретические проблемы: быть ли парламенту однопалатным или двухпалатным. Государственный Совет, по мнению депутатов, составленный из назначенных сановников от высших классов населения, но им, населением, не избранный, не может быть палатой представительного органа. Кроме того, налоги или иные «денежные тягости» не могут назначаться учреждением, не представляющим собою массы налогоплательщиков.
В области предстоящей законодательной деятельности Государственная Дума, исполняя долг, возложенный на народных представителей, как они совершенно обоснованно полагали, народом, посчитала необходимым неотложно «обеспечить страну законом о неприкосновенности личности, свободе совести, свободе слова и печати, свободе союзов, собраний и стачек». Без обеспечения этих элементарных свобод, считали депутаты, никакая реформа общественных отношений не осуществима. «Дума полагала важным гарантировать гражданам старинное право обращаться в высшие государственные инстанции, а поэтому возродить свободу петиций и обращений. Народные представители Первой Государственной Думы имели непреклонное убеждение в том, что ни свобода, ни порядок, основанный на праве, не могут быть прочно укреплены без установления общего равенства всех без исключения граждан перед законом».
Совершенно прогрессивным было требование парламентариев об отмене смертной казни и амнистии политических заключенных.
Заботой членов Думы о народном благосостоянии проникнуты намерения немедленно заняться разработкой законов о равноправии крестьян и снятии с них гнета и произвола, об охране наемного труда, о праве на образование, об установлении истинного самоуправления, равноправии народов и национальностей.
Как видно из изложенного, ответ на тронную речь царя представляет собой программу деятельности представительного органа и вполне адекватно отражает цивилизованные параметры истинного конституционализма и правового государства. Этим заявлением Дума остановилась в полушаге от того, чтобы выработать некий нормативно-правовой акт, близкий по духу Декларации прав и свобод.
Впрочем, такой шаг был сделан известным юристом Семеном Людвиговичем Франком. Так на самом деле называлась его работа, в которой он обосновывает, а затем формулирует статьи проекта Учредительного закона о вечных и неотъемлемых правах российских граждан. Проект этот содержит 24 статьи, которые гарантируют и закрепляют такие положения:
Государственная власть действует в интересах общего блага и ограничена в своем верховенстве вечными и неотъемлемыми правами российских граждан. Эти права суть гражданское равенство и личная свобода.
Все русские граждане равны перед законом и властью. Сословные различия отменяются. Различие происхождения, национальности и вероисповедания не может иметь своим последствием неравенство гражданских или политических прав и обязанностей.
Личная свобода означает неприкосновенность жизни, личности и жилища, свободу совести и мысли, свободу устного и печатного слова, свободу преподавания, свободу собраний и союзов, свободу передвижения и право петиций.
Человеческая жизнь священна и неприкосновенна. Лишение жизни допустимо только в состоянии необходимой самообороны. Государственная власть в отношении посягательства на человеческую жизнь приравнивается частному лицу.
В силу этого:
а) смертная казнь отменяется навсегда и не допускается ни по какому суду и ни за какие преступления;
б) применение вооруженной силы против граждан допускается только в случаях насильственных действий или открытого вооруженного восстания, и лишь в качестве крайнего средства обороны. Всякая власть, злоупотребившая вооруженной силой, карается на тех же основаниях, как и частное лицо.
Свобода и неприкосновенность прав каждого обеспечены законом.
В силу этого:
а) никто не может быть подвергнут преследованию или наказанию иначе, как на точном основании закона, изданного и обнародованного до совершения проступка. Никакая кара, взыскания или ограничения прав не могут быть налагаемы на частных лиц какою либо властью, кроме судебной. Никакие чрезвычайные суды не допускаются;
б) никто, за исключением случаев захвата на месте преступления, не может быть задержан или лишен свободы иначе, как по мотивированному постановлению судебной власти. Всякое задержание, произведенное без достаточных оснований или продолженное сверх законного срока, дает право пострадавшему на возмещение государством понесенных им убытков.
Жилище каждого неприкосновенно. Вход в частное жилище без согласия хозяина допускается лишь в случаях, предусмотренных законом, и – за исключением случаев необходимости немедленной помощи – не иначе, как по постановлению судебной власти. Равным образом обыск, выемка и вскрытие частной переписки допускаются только в случаях, указанных законом, и не иначе, как по постановлению судебной власти.
Совесть, мысль и вера составляют неотъемлемое свободное достояние личности и не подчинены государственной власти, которая распространяется только на действия граждан. Государственная власть не вправе объявлять вредными или опасными никакие верования, убеждения и политические или религиозные учения.
Не допускаются никакие преследования, наказания и умаление прав отдельных лиц или групп населения за их верования, убеждения и принадлежность к политическим или религиозным союзам и партиям, равно как за перемену и отказ от вероучения. Всякий волен свободно избирать церковь, в которой он желает участвовать, основывать новые вероисповедные союзы и общины, или не принадлежать ни к какому вероисповедному обществу.
Отправление религиозных и богослужебных обрядов и распространение вероучений свободно, если только совершаемые при этом действия не заключают в себе каких либо общих проступков, предусмотренных уголовными законами.
Никакая церковь не может находиться под опекой или контролем государственной власти.
Никакие вероисповедные акты не могут влиять на гражданское состояние; бракосочетание и рождение регистрируются гражданскими властями на основании гражданских законов и только из этой регистрации почерпают законную силу.
Лицам уклоняющимся от несения военной службы по мотивам религиозным или нравственным, должна быть предоставлена возможность замены военной службы какою-либо иной государственной повинностью.
Человеческое слово свободно. Каждый волен высказывать изустно и письменно свои мысли, а равно обнародовать их и распространять путем печати или иным способом. Цензура, как общая, так и специальная, как бы она ни называлась, упраздняется и не может быть восстановлена; равным образом не допускается никакая иная предупредительная мера по отношению к печати. Никто не подлежит ответственности за само содержание высказываемых им мнений, если только этим не совершается какого либо общего преступления, предусмотренного уголовным законом; за такое преступление виновные отвечают только перед судом.
Преподавание свободно; каждое лицо, общество и учреждение вольно обучать как детей, так и взрослых и основывать школы всякого типа. Никакие предупредительные меры и ограничения свободы преподавания не допускаются.
Все российские граждане имеют право устраивать публичные собрания в закрытых помещениях, так и под открытым небом для обсуждения всякого рода вопросов, не спрашивая на то разрешения.
Все российские граждане имеют право составлять союзы и общества для целей, не противных уголовным законам, не испрашивая на то разрешения; это право не подлежит никаким предупредительным мерам.
Каждое частное лицо пользуется свободой передвижения и выезда за границу. Паспортная система упраздняется, и никакой вообще принудительный контроль государства за местожительством и передвижением граждан не допускается. Никакое частное лицо не может быть ограничено в свободе передвижения и выбора местожительства, иначе как по судебному приговору.
Право петиций принадлежит как каждому отдельному гражданину, так и всякого рода группам, союзам и собраниям.
Должностные лица за нарушения граждан, совершенные при отправлении должности, подлежат гражданской и уголовной ответственности на общем основании, причем для привлечения их к суду не требуется согласие их начальства.
Всеми означенными правами пользуются также иностранные подданные, проживающие на территории российского государства.
Все означенные права обеспечиваются судебной защитой. Суд не вправе руководствоваться законом, нарушающим или ограничивающим эти неотъемлемые права, и должен освобождать от следствия и наказания лиц, обвиняемых в неисполнении законов и административных распоряжений, противоречащих означенным правам граждан.
Но такие знаменательные шаги не делаются за столь короткое время, которое было отпущено Первой Государственной Думе Российской империи.
Другой, не менее важной заслугой юристов-депутатов была их правозащитная деятельность.
Актуальным для современного читателя, на наш взгляд, выглядит то важное обстоятельство, что депутаты царской Думы полагали себя прежде всего народными представителями в государственной власти, а потому – правозащитниками, радетелями за народные нужды, в этом смысле вполне логично уделяя внимание поступающим заявлениям с мест, чаще всего от своих избирателей. И ответственность перед ними требовала от них незамедлительной реакции.
Поэтому вне повестки дня и вне очереди члены Государственной Думы знакомились с обращениями граждан к своим депутатам о нарушении их прав и свобод, злоупотреблениях власти, произволе полиции и чиновников, наиболее распространенных явлениях того времени.
Наиболее действенным способом парламентского реагирования был депутатский запрос на имя соответствующего министра. Эта прогрессивная форма парламентского контроля за деятельностью исполнительной власти стала обыденной в Первой Государственной Думе.
В силу необычайно широкого развития полицейского произвола, большинство депутатских запросов касалось злоупотребления властью сотрудниками полицейских и охранных сил. Отвечая на один из запросов о провокационной и незаконной деятельности полиции, Министр внутренних дел П.А. Столыпин попытался оправдать свое ведомство.
Депутаты продемонстрировали глубокое знание внутреннего положения в полицейском ведомстве и подвергли его разгромной критике.
Основным разоблачителем провокационной роли царской полиции стал князь С.Д. Урусов, доподлинно знавший подробности причастности полиции к организации погромов и различных провокаций. Юрист и правовед допустил, что сам министр мог и не знать о подпольной типографии и об организаторах погромов. Однако факты неопровержимо свидетельствуют о причастности к ним правительственных чиновников и высших чинов полиции и жандармерии.
Князь С.Д. Урусов закончил свою речь словами, процитированными не только основными российскими, но и зарубежными средствами массовой информации: «Именно здесь скрывается большая опасность, которая не исчезнет, пока на дела управления страной, а следовательно и на ее судьбы, будут оказывать влияние люди, по воспитанию вахмистры (унтер-офицеры) и городовые, а по убеждению погромщики».
Другой депутат, видный юрист М.М. Винавер, назвал министра внутренних дел «министром полуправды» на том основании, что тот в Думе всячески оправдывал полицейский произвол и провокации, а на самом деле «сделал этому чиновнику одной рукой предупреждение, другой – вручил ему награду».
По мнению народного представителя, основная беда страны состоит в том, что «в ход пущены средства, которых никогда и нигде в мире не применяла власть, именующая себя государственной».
Депутат закончил свою речь провидческим заключением: никакие перемены в стране невозможны, пока не будет обновлена вся наша разлагающаяся, прогнившая до корней администрация.
Очередной оратор, тоже замечательный юрист, депутат В.Д. Набоков разоблачил провокаторскую и организаторскую роль полиции в Вологодских погромах. Сын царского министра юстиции (и отец писателя В. Набокова) задается риторическим вопросом: «Как мог произойти погром, если о его подготовке было известно полиции?».
Сам знаток российской действительности отвечает так: «Тайным правительством в Вологде является ротмистр, командовавший темным силам: ”Черной сотни не тронь, в революционеров стреляй, патронов не жалей”. Стражники защищали погромщиков, а не манифестантов, запрещали тушить пожар в народном доме, несмотря на то, что в нем находились дети».
Власть игнорировала предложения законодателей об отмене военного положения и об усиленной охране, не хотела слышать о судебных и даже бессудных расправах с инакомыслящими, о переполненных тюрьмах и ссылках. Исполнительная власть относилась к представителям народа, как к досадной помехе, мешающей ей «радеть» о народных нуждах.
На наглую самоуверенность исполнительной власти указал М.М. Кавалевский, напомнив слова министра внутренних дел о том, что «вся исполнительная власть сосредоточена в его руках и только он может привести в действие все ее пружины». В то же время оказалось, что он не осведомлен, что вытворяют полицейские чины даже в своем ведомстве.
Депутат Государственной Думы профессор права Н.А. Гредескул проанализировал слова министра внутренних дел, ссылаясь на законы, законность действий полиции, следующими размышлениями о функционировании царской власти.
«Конечно, весьма сомнительно, – говорил он, – чтобы правительственные структуры действовали всегда на основании закона, но можно с уверенностью сказать одно: действует ли оно по закону или действует вопреки закону, оно проводит одну и ту же систему, именно систему насилия над гражданами, систему совершенного произвола, совершенного подавления того, чего желает народ.
Они говорят, что желают охранять порядок и спокойствие и ради этого оставляют военное положение и положение об усиленной охране, ради этого они, по всей вероятности, казнят людей и отправят их в ссылку… неужели всей этой системой не накапливается чувство величайшего негодования, этими действиями не накапливается злоба, страдания и народное раздражение? Все это создается правительством и его агентами. И это в конце концов может дать такой взрыв, с которым уже никто не сможет справиться».
На очередном заседании 16 июня 1906 г. профессор права Г.Ф. Шершеневич от имени 33 членов Государственной Думы внес проект закона о свободе собраний. Потребность в таком законе была чрезвычайно высока, ибо действующее законодательство, как и всегда в России, правильнее было бы назвать нормами о пресечении и ограничении собраний, чем о праве граждан на проведение таковых. В объяснительной записке авторы законопроекта показали, как исполнительная самодержавная власть имитировала заинтересованность в принятии такого закона. За короткое время до открытия заседаний Государственной Думы – 12 октября 1905 г. и 4 мая 1906 г. были приняты два закона, которые представляли собой не что иное, как неудачные попытки одарить граждан новыми «правами» таким образом, чтобы не давать никаких возможностей для реализации этих естественных прав.
Главным положением действующего закона было требование предварительного разрешения на проведение собраний. Проект Государственной Думы отвергал необходимость каких-либо согласований и разрешений при организации собраний, как это было предусмотрено законодательством Франции и Англии.
В пояснительной записке к проекту говорилось: «Утверждая в России правовой порядок, необходимо сокращать область усмотрения администрации и тем уменьшить поводы для столкновений между обществом и администрацией, ввиду того, что они и без того исторически впитали в себя взаимное недоверие».
Выступавшие в прениях депутаты Государственной Думы проводили примеры грубого нарушения свободы собраний и требовали привлечь к ответственности виновников нарушения прав граждан.
Так, в Вильне красовались вывески и распоряжения о запрещении говорить по-польски, известному адвокату В.Д. Спасовичу было запрещено прочесть в Москве лекцию об А. Мицкевиче на родном языке поэта. Депутат от РСДРП Рамишвили в своем выступлении сказал: «Кто жил в России, тот видел ужасную картину разгона наших собраний, видел, как налетают казаки на женщин, мужчин и детей, как топчут ногами лошадей, как свищут нагайки, как расстреливают народ… В прошлом году в Тифлисе было народное собрание. Налетели казаки и уложили около сотни участников, покрыли трупами и кровью все городское самоуправление».
Также жестоко были разогнаны собрания граждан в Душетском уезде и в селе Ерцо Тианетского уезда.
«Да, господа, – продолжил он, – в России две свободы. Одна для притеснения, в руках господствующего класса, господствующей России вкупе с правительством, а другая свобода – это отсутствие всяких свобод… Против народного пробуждения на страже стоит господствующая, – официальная Россия со штыками, нагайками и всевозможными правилами. Нам же нужно собираться везде, где народ найдет это нужным, и кто помешает ему собираться, тот будет народный враг».
Обосновал знаменитый юрист свою позицию следующим образом: «Когда мы сойдемся все в одном месте и … станем говорить об интересующих нас общественных вопросах, тогда образуется митинг, который полиция обязана охранять от нарушений извне… Традиция и практика государства, всё опекающего, за всем стоящего, все предупреждающего… известно под названием полицейского, заимствовано нами со времен Петра Великого, благополучно держится у нас до сих пор…».
Зная заскорузлость российского правосознания, М. Ковалевский подчеркивает такую особенность собраний и демонстраций, которая по-прежнему актуальна и для современной России.
На собраниях и митингах могут звучать нежелательные, критические и даже неприятные инвективы или обвинения в адрес правительственной власти. Могут возникнуть и конфликты, противоречия между идеологическими противниками, но обязанностью полицейской власти является обеспечение «мира собравшихся». На современном юридическом языке полицейская власть должна обеспечивать правовой порядок и безопасность.
Гуманистические воззрения депутатов-юристов ярко проявилось при обсуждении вопроса о всеобщей амнистии, об отмене смертной казни и телесных наказаний. Об этом, как о неотложной задаче, народные представители заявили еще в ответном адресе на тронную речь Государя Императора. Истинным человеколюбием было продиктовано их предложение царю немедленно приостановить привидение в исполнение уже вынесенных смертных приговоров. Признавая этот вопрос спешным, Государственная Дума проявила политическую мудрость. Этим объясняется и краткость законопроекта, о котором доложил депутатам докладчик комиссии профессор В.Д. Кузьмин-Караваев. Он подчеркнул исключительную важность решения вопроса о запрете смертной казни как в научном, так и в теоретическом и практическом отношении. В смертной казни, конечно, содержится глубокое внутреннее противоречие, которое многими не осознается даже в современном мире. То, что категорически запрещается частному лицу и является наказуемым деянием, государство позволяет себе, не гарантируя возмездие именно тому лицу, которое совершило убийство.
Это противоречие возрастает применительно к политическим преступлениям, что совершенно лишает смертную казнь какого-либо логического оправдания.
Об этом профессор В.Д. Кузьмин-Караваев, от имени комиссии, говорил особенно убедительно: «В основе политического движения лежат идеи. Не лица, а идеи. Разве можно бороться с идеями убивая людей… От этого идеи получают все большую и большую силу, все более и более идеи укрепляются, увеличивается количество сторонников этих идей… Государство, преследуя за политические идеи, не руководствуется чувством справедливости, гуманности, любви к ближнему. Нет, государство руководствуется мелкими чувствами – злобой и мстительностью».
Под гром аплодисментов профессор воззвал к народным представителям: «Пусть наша русская Государственная Дума начнет свою деятельность с полной отмены смертной казни. Это не расшатает устоев правосудия, но это гарантирует то, что отныне смертной казни, то есть лишения жизни властным безвластного, у нас больше не будет».
Представители царской власти – министры внутренних дел и юстиции вступили в яростный спор с депутатами, приводя доводы против отмены смертной казни. Для власти проблема становилась неразрешимой из-за широко применявшихся несудебных и произвольных убийств инакомыслящих и просто несудебных расправ над гражданами страны. Такой несправедливости способствовало царское законодательство, включавшее так называемое исключительное, а также особенное нормотворчество, применяемое в армии и флоте. Это законодательство позволяло совершать бессудные расправы, насилие и даже убийства непокорных, неблагонадежных по личному усмотрению полицейского, военного или флотского офицера. Если жертвой произвола оказывался на их взгляд «неблагонадежный гражданин», то гражданские институты, армейское и флотское руководство всячески защищало и оправдывало преступное насилие.
Известный юрист и депутат В.Д. Набоков в своем выступлении процитировал не менее известного профессора права Ф. фон Листа, заявившего, что в России, в этом восточном государстве, где еще царствует деспотизм, где еще есть полное порабощение и бесправие личности, смертная казнь есть такое явление, которое не особенно бы резало глаза на общем фоне бесправия, на общем фоне деспотизма.Убедительно выступая за отмену смертной казни, он акцентировал внимание на том обстоятельстве российской жизни, что власть стремится сохранить смертную казнь исключительно как меру борьбы с политическими преступлениями.
Убежденным и решительным защитником прав и свобод человека и гражданина, адекватно понимающим их международные стандарты, выступил в Первой Государственной Думе депутат от минских избирателей, юрист А.Р. Ледницкий. Он акцентировал внимание на обскурантистской и жесткой позиции царского министра юстиции, выступившего в пользу сохранения смертной казни за политические преступления. Такая позиция министра «справедливости» противоречила достижениям юридической науки, гуманистическому мировоззрению и даже прогрессивному общественному мнению. Граждане России в своей ежедневной практике видели избыточное посягательство властей на жизнь и телесную неприкосновенность личности. Размышляя об этом, народный представитель задается вопросом, для чего государственная власть старается сохранить смертную казнь и палача, и предлагает такую версию ответа: «Для того, чтобы казнить идею, чтобы расстрелять идею, чтобы штыком проколоть ее». «Но министр забыл, – говорит он, – что, расстреливая тех, которые шли во имя идеи на верную смерть, расстреливает остатки доверия к власти к тому авторитету, от имени которого власть действует».
Министр юстиции И.Г. Щегловитов отстаивал официальную точку зрения на необходимость сохранения смертной казни для революционеров и анархистов, «расшатывающих устои государственной власти». Народный избранник А.Р. Ледницкий на фактах продемонстрировал, что более всего «расшатывают государственный организм» высшие чиновники, своими противозаконными, антинародными действиями нанося непоправимый вред имиджу государственной власти. И он называет конкретные действия государственных чинов, устраивавших массовые погромы, незаконные преследования интеллигенции, прогрессивной молодежи, иных несогласных с существующим правовым беспределом.
Депутат обратил внимание на глубоко развращающее влияние смертной казни на правосознание граждан, когда государство может преступить существующий предел воздействия на человеческую личность, его естественное право на жизнь. Все эти соображения должна была бы учесть в первую очередь государственная власть, чтобы прекратить тот ужас и отвращение, которое вызывает своими действиями.
Очень кстати на эту злободневную тему прозвучало несколько слов из ранее написанного письма известного правоведа К.Д. Кавелина М.Т. Лорис-Меликову: «Честные и понимающие люди не верят в мудрость, добросовестность, бескорыстную преданность благу России нашего высшего руководителя состава администрации, законодательства и суда. Печать глубокого незнания, бездарности и неискренности лежит на всем, что исходит из наших высших правительственных сфер; слишком они заняты своими личными интересами и придворными интригами, чтобы думать о чем-нибудь другом. Этой недостойной правительственной среде Россия выдана головой и лежит беззащитная и порученная у ее ног, не смея просить пощады, ни даже жаловаться на свои страдания».
Известный цивилист и выдающийся оратор, адвокат М.М. Винавер в своих выступлениях акцентировал внимание на состоянии законности и правопорядка, особых законах и том, как они нарушают права и свободы граждан в руках полицейских, жандармов и губернаторов. По его мнению, полицейский режим царской России покоился на безграничной власти полицейского урядника, жандарма и чиновника разной величины. Этому не мешала ни политическая система, ни законодательство, ни власть. Никто и ничто не мешало произволу и беззаконию. Само законодательство вершилось одним человеком, а существующие органы – Государственный Совет, министерства, губернаторы выполняли волю этого человека. Такой хотели видеть власти и Государственную Думу, а все, что было записано в Манифесте от 17 октября о правах и свободах гражданина, воспринималось не более как простые обещания для «них», то есть граждан, но никак не для «нас» – властипридержащих.
Все должно было оставаться в неприкосновенности. В том числе неконституционные положения об усиленной охране, Правила об исключительных положениях, Особое совещание и т. д. Был бы человек, а для него отыщется какая-либо статья в Уголовном уложении, в Уложении о наказаниях, в Уставе о наказаниях, в любом даже давно забытом и неработающем государственном акте.
Правовед и народный представитель в Государственной Думе М.М. Винавер прекрасно знал, к чему такое положение ведет и уже привело политическую и правовую систему Российской империи. Кроме фактов злоупотребление властью, произвола полиции и чиновников, насилия и беззакония, юрист цитирует мнение бывшего Министра внутренних дел России П.Н. Дурново, которого совершенно невозможно представить в роли сторонника законности и прав человека, о Положении об усиленной охране. Министр, при котором полиция и власти руководствовались этим актом, говорил так: «Такой образ действий администрации, при котором ни один из местных обывателей не может быть уверен в том, что он обеспечен от производства, обыска или заключения его под арест без видимой подачи с его стороны какого-либо к тому повода, не может не поселять смуты в умах, а обыски такого рода, при которых в огромном большинстве случаев не дается обнаружить сколько-нибудь существенных, с точки зрения полицейского розыска, данных, искусственно поддерживают в обществе глухое раздражение против распоряжений правительственных властей, столь вредно отзывающееся на общем настроении… администрация принимает эту меру не только к лицам, политически неблагонадежным, но и вообще к таким обывателям, поведение которых, по мнению начальства, нарушало спокойное течение общественной жизни».
Правоохранители царской России имели в своем распоряжении такое законодательство, которое позволяло наказывать неугодных и «неблагонадежных» граждан не только за совершенные преступления, но вообще за поступки, квалифицируемые как «деяния», наказание за которые могло последовать, как за преступление, а у осужденного было очень мало возможности избежать такого беззакония.
Резюме к вышеизложенному известный юрист и правозащитник сформулировал так: «Все это значит, что власть распалась, ибо она не понимает, что гражданское общество не может жить в таких условиях, когда наказываются люди, не совершившие преступления».
Все вышеизложенное свидетельствует о том, что целый век тому назад идеология прав и свобод человека и гражданина в среде ученных-юристов нашей страны вполне соответствовала международным стандартам того и даже нашего времени.
