Два подхода к определению «мягкой силы» в российском дискурсе

ПОЛИТИКА И ПРАВО Масич В. А. Статья посвящена анализу основных подходов к определению «мягкой силы» в российском дискурсе. Приводятся примеры каждого из подходов. Осуществляется их оценка. Обращается внимание на наличие некорректного по сути подхода, представленного на доктринальном уровне в государственном документе.

Несмотря на то, что первая формулировка понятия «мяг­кой силы» была предложена профессором Гарвардского уни­верситета Джозефом Сэмюэлем Наем-младшим (англ. Joseph Samuel Nye, Jr.) еще четверть века назад, единого представле­ния о том, что за явление стоит за этим понятием, так и не сло­жилось. Не является исключением в этой связи и российский дискурс, в котором различные формулировки понятия на се­годняшний день существуют не только на экспертном уров­не, но и на уровне власти. При этом, многие русскоязычные материалы, так или иначе обсуждающие или затрагивающие концепцию «мягкой силы», сегодня строятся не на первичных теоретических источниках - собственно трудах Дж. Ная, но на вторичных, т.е. приводимых в статьях других исследователей (нередко контекстно ограниченных) интерпретациях и пере­водах авторского текста, а нередко и на собственных интерпре­тациях термина безотносительно оригинальной концепции. Наша задача в данной статье проанализировать основные под­ходы к определению «мягкой силы» в российском дискурсе, а также показать, каково практическое значение точности науч­ных формулировок в данном вопросе.

В российском публичном пространстве термин «мягкая сила» появился и активно используется с 2012 года, когда упо­минать о «мягкой силе» стали официальные лица, а также этот термин появился в официальных документах. В частно­сти, президент России Владимир Путин в своей статье «Рос­сия и меняющийся мир», опубликованной 27 февраля 2012 г., коснулся темы «мягкой силы», под которой он понимал «ком­плекс инструментов и методов достижения внешнеполитиче­ских целей без применения оружия, а за счет информацион­ных и других рычагов воздействия». В этой же статье делалось различие между правовыми и противоправными инструмен­тами «мягкой силы»:

1. Под первыми В. В. Путин понимал «цивилизованную работу гуманитарных и благотворительных неправительствен­ных организаций»;

2. Под вторыми - «активность «псевдо-НПО», других структур, преследующих при поддержке извне цели дестаби­лизации обстановки в тех или иных странах». В этом случае методы «мягкой силы», как указывает автор, «используются для взращивания и провоцирования экстремизма, сепаратиз­ма, национализма, манипулирования общественным сознани­ем, прямого вмешательства во внутреннюю политику суверен­ных государств».

При этом критериями оценки подобных организаций, по мнению В. В. Путина, также выступают:

1. Базирование активности той или иной НПО на ин­тересах (и ресурсах) каких-либо из местных социальных групп;

2. Финансирование и поддержка со стороны внешних сил.

Таким образом, в первую группу попадают т.н. «агенты влияния» крупных государств, блоков и корпораций, высту­пающие открыто, в форме «цивилизованного лоббизма». В этой группе, по мнению В. В. Путина, находятся и рос­сийские организации, такие как Россотрудничество, фонд «Русский мир», ведущие университеты, работающие с ино­странными абитуриентами. Ко второй же группе относятся национальные НПО и политические организации, финан­сируемые сторонними государствами в целях обеспечения собственных интересов.

Практический подход автора, никак не анализирующе­го теоретические аспекты концепции и ее достоверность, очевиден. Для В. В. Путина «мягкая сила», во-первых, су­ществует, во-вторых, она представляет собой «комплекс инструментов и методов достижения внешнеполитических целей», который может использоваться как правовым, так и неправовым способом различными политическими актора­ми в своих интересах.

Позднее, в выступлении на совещании послов и посто­янных представителей Российской Федерации, прошедшем 9 июля 2012 года, Владимир Путин более общим образом определил то, что он понимает под «мягкой силой», сказав, что «политика «мягкой силы» предусматривает продвижение своих интересов и подходов путём убеждения и привлечения симпатий к своей стране, основываясь на её достижениях не только в материальной, но и в духовной культуре, и в интел­лектуальной сфере».

12 февраля 2013 г. была утверждена новая Концепция внеш­ней политики Российской Федерации, в которой также было приведено определение понятия «мягкая сила». В этом официальном документе под «мягкой силой» понимается «комплекс­ный инструментарий решения внешнеполитических задач с опорой на возможности гражданского общества, информаци­онно-коммуникационные, гуманитарные и другие альтерна­тивные классической дипломатии методы и технологии». При том указывается, что «мягкая сила», наряду с правозащитными концепциями, может использоваться «в целях оказания поли­тического давления на суверенные государства, вмешательства в их внутренние дела, дестабилизации там обстановки, мани­пулирования общественным мнением и сознанием, в том числе в рамках финансирования гуманитарных проектов и проектов, связанных с защитой прав человека, за рубежом».

Очевидно, что в данных примерах официального полити­ческого дискурса демонстрируется несколько иная, в сравне­нии с авторской, интерпретация понятия «мягкая сила». Наи­более полное, по собственному мнению Дж. Ная, определение «мягкой силы» было приведено им в работе «Будущее власти» (англ. «The Future of Power»). В данной работе под этим тер­мином понималась способность влиять на других с помощью кооптивных средств формирования повестки, убеждения и оказания положительного привлекательного воздействия для достижения желаемых результатов. В приведенном же го­сударственном документе «мягкая сила» осмысляется не как явление, которое может сопровождать политику того или иного актора, как умышленно, так даже и помимо его воли, но как набор инструментов, которые могут быть использова­ны государством в своих собственных интересах. С нашей точ­ки зрения, это более узкий подход к проблеме, отвечающий, впрочем, на первый взгляд, практическим, в первую очередь, целям осуществления внешнеполитической деятельности, ко­торые стоят перед ведомствами и официальными лицами.

Другой подход к определению «мягкой силы» на офи­циальном уровне демонстрируется к.ю.н. К. И. Косачевым, руководившим с 2012 по 2014 год Федеральным агентством по делам Содружества Независимых Государств, соотече­ственников, проживающих за рубежом, и по международ­ному гуманитарному сотрудничеству (Россотрудничество), и занимавшим до своего назначения на эту должность пост председателя, а затем заместителя председателя Комитета Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации по международным делам. Тезисы данного авто­ра, выдающего свое знакомство с фундаментальными работа­ми Дж. Ная чаще, нежели другие эксперты и государствен­ные деятели, представляют примеры российского подхода к концепции «мягкой силы», учитывающие как соответству­ющую специфику, так и авторскую трактовку базовых тер­минов. К примеру, в своем выступлении «О современных императивах международного гуманитарного сотрудниче­ства и задачах народной дипломатии» на ежегодной конфе­ренции Международного союза общественных объединений «Российская ассоциация международного сотрудничества» (РАМС), состоявшемся 1 марта 2012 г., К. И. Косачев, говоря о терминологии концепции «мягкой силы», приводит автор­ское определение понятия, а также говорит о заблуждениях, в отношении того, что можно включить в само понятие «мяг­кой силы» (например, включение в нее инструментов «кнута и пряника», либо сведение ее к классической гастрольно-вы­ставочной работе). В тезисах своего выступления, состоявше­гося 18 мая 2012 года на научной конференции «Арбатовские чтения» К. И. Косачев приводит цитаты из текстов Дж. Ная, а также уделяет внимание тому факту, что автор теории не включает в понятие «мягкой силы» так называемые «подач­ки», причем сразу применяет теорию к отечественным ре­алиям, объясняя через указанный аспект причины неудач российских интеграционных усилий на постсоветском про­странстве. Другой пример - полностью соответствующее тезисам концепции, высказанное в одном из интервью, заме­чание бывшего руководителя Россотрудничества о том, что «мягкая сила» России начинает работать тогда, когда о стране и ее положительных сторонах начинают рассказывать не ее представители, а сами жители тех стран, в которых проис­ходит обсуждение - К. И. Косачев имеет ввиду так называе­мых «лояльных интерпретаторов» в терминологии Дж. Ная. В русле концепции лежат и его высказывания о том, что на достижение успехов по линии «мягкой силы» не может рабо­тать только государство и чиновники, его представляющие, а необходима система, которая бы связывала государственные механизмы с общественными, как и слова о том, что не каж­дое присутствие дает влияние, а количество знающих рус­ский язык не определяет автоматическую поддержку тех или иных внешнеполитических шагов России - в этих словах про­является знакомство автора с теорией ресурса и поведения, которой руководствуется в своих работах Дж. Най. Таким образом, К. И. Косачев являет собой пример эксперта и го­сударственного служащего, рассуждающего о политической концепции в соответствии с ее авторской трактовкой.

Ложные представления, о которых говорит К.И. Косачев, действительно встречаются в российских публикациях по теме «мягкой силы». И значительные проблемы, как и в западной политологии, начинаются с определения. К примеру, в статье И. Адясова «Возможна ли российская «мягкая сила»?» автор, во-первых, говорит, что есть общепринятое определение «мяг­кой силы», во-вторых, утверждает, что согласно этому «обще­принятому определению» «мягкая сила» представляет собой «комплекс усилий, позволяющих добиваться поставленных целях во внешней политике, опираясь на чувство симпатии к стране и привлекательности ее ценностей, культуры, научных и технологических достижений». Несложно заметить, что это «общепринятое определение» лежит довольно далеко от ав­торского понимания «мягкой силы», как «способности влиять на других с помощью кооптивных средств формирования по­вестки, убеждения и оказания положительного привлекатель­ного воздействия для достижения желаемых результатов. Здесь мы видим явное различие в подходах. Если Дж. Най говорит о способности, то И. Адясов говорит об инструментах, или, как он выражается, «усилиях». То же различие наблюдается между определениями, приводимыми В. В. Путиным и К. И. Косаче­вым. Значимо ли это различие? С нашей точки зрения значи­мо. Есть способность достичь чего-то. А есть средства, чтобы этого достичь. Они существуют вместе, поскольку способность достичь чего-то обеспечивают инструменты, предназначенные для достижения чего-то. Сила - это способность достичь чего-то посредством тех или иных инструментов. Но сила не есть сами эти инструменты. Человек может иметь ручку, т.е. инструмент, но может не быть способным достичь посредством нее нужно­го результата, например, написать письмо. Соответственно, го­сударство может иметь сами инструменты, но может не быть способным достичь ими каких-то желательных для себя резуль­татов, и значит, не будет иметь «мягкой силы». Поэтому опре­деление «мягкой силы» через инструменты также ошибочно, как и определение «мягкой силы» через ресурсы. В связи с этим мы считаем необходимым обратить внимание, что данный, не­корректный по сути, подход на доктринальном уровне оказался представлен в Концепции внешней политики Российской Фе­дерации. Наличие такой формулировки, по нашему мнению, чревато неэффективной деятельностью государственных акто­ров в деле обретения «мягкой силы», ибо использование оши­бочных определений приводит к тому, что акторы, обзаводясь инструментами «мягкой силы», могут оставаться без нее самой.

С другой стороны, встречаются случаи, когда «мягкую силу» корректно определяют, как способность, но приводят неполноценные и размытые определения, безотносительно ав­торской теории. Например, в статье «Мягкая сила» как ресурс внешней политики России» авторы определяют собственно «мягкую силу», как «способность государства достигать своих внешнеполитических целей, используя в качестве инструмен­тов ненасильственные методы, делая акцент на положительных достижениях в сфере экономики, политической организации общества, культуры и т.п.». Это определение отчасти справед­ливо, но едва ли его, учитывая составляющие концепции Дж. Ная, можно назвать полноценным. Здесь не учтен ни кооптив- ный характер инструментов, ни тот факт, что носителем «мяг­кой силы» может быть не только государство, не говорится и о средствах формирования повестки и убеждения.

Между тем, отсутствие четкого понимания терминологии часто приводит к тому, что «мягкая сила» сводится к той или иной узкой форме влияния, например, влиянию культурному, что проявляется в повышенном внимании к гастрольно-выста­вочной работе и, в частности, фестивалям, при отсутствии вни­мания к самому механизму воздействия этих инструментов на цели. Так, например, в статье «Дни русской культуры и духов­ности - «мягкая сила», которая притягивает огромное количе­ство участников и зрителей» автор прямо называет «мягкую силу» культурным влиянием. А в той же статье «Возможна ли российская «мягкая сила»?» автор выступает за проведение в России нового Фестиваля молодежи и студентов и, в част­ности, говорит о том, что фестиваль «позволит сформировать благоприятный имидж России среди новых поколений стран Содружеств», «может дать мощнейший импульс к росту инте­реса к русскому языку в СНГ». Каким образом и за счет чего это должно произойти автор не уточняет. Так предлагаются очередные инструменты, связанные с культурой, при отсут­ствии какой-либо аргументации в отношении того, как эти ин­струменты обеспечат собственно «мягкую силу» России в СНГ.

Таким образом, в современном российском дискурсе наличе­ствуют два подхода к интерпретации понятия «мягкой силы». Ус­ловно их можно назвать инструменталистским и авторским (или ресурсным и поведенческим, как у Дж. Ная в отношении понятия силы вообще) подходами. Примерами инструменталистского подхода к определению понятия выступают тексты В. В. Путина. Примерами авторского подхода выступают работы К. И. Косаче­ва. Инструменталистский подход подвергнут нами критике за его ориентацию не на результат, а на инструменты для получения ре­зультата. Инструменталистский подход представлен в ст. 20 Кон­цепции внешней политики Российской Федерации.

Право и политика