Представляется, что вышеупомянутая концепция могла бы способствовать в толковании (в процессе рассмотрения кон­кретных дел) Международным уголовным судом порядка при­менения положений Римского статута, касающихся ответствен­ности командиров (гражданских начальников) за преступные действия подчиненных, в соответствии с п. «с» ч. 1 ст. 21 Статута («Применимое право»): «Если это возможно, Суд применяет общие принципы права, взятые им из национальных законов правовых систем мира.. .».

В свою очередь, подобное толкование могло бы приобрести прецедентное значение при рассмотрении Международным уголовным судом последующих уголовных дел с элементами «командной ответственности», в соответствии с п. 2 ст. 21 Рим­ского Статута: «Суд может применять принципы и нормы права в соответствии с тем, как они были истолкованы в его предыдущих решениях».

Практическое значение от принятия вышеуказанной кон­цепции заключалось бы в дифференциации, при осущест­влении правосудия Международным уголовным судом, не­посредственного исполнительства преступления, соучастия в преступлении и прикосновенности к преступлению (в форме «командной ответственности»), а, следовательно, в упорядо­чивании применения санкций (учитывая различную степень общественной опасности данных форм преступного поведе­ния).

Данная дифференциация приобретает особое значение при рассмотрении дел о совершении преступления геноцида (с элементом «командной ответственности»). Особая тяжесть и опасность для мира и безопасности человечества фактически уравнивают, в контексте совершения данного международного преступления, непосредственное исполнительство и соучастие. Об этом говорит, в частности, ст. III Конвенции о предупрежде­нии преступления геноцида и наказании за него от 9 декабря 1948 г., которая предусматривает наказание не только за гено­цид, но и за покушение на его совершение и соучастие в нем, а также за заговор и прямое и публичное подстрекательство к совершению геноцида. Квалификация в этой связи пре­ступного бездействия командиров (гражданских начальников) по отношениию к действиям подчиненных, направленным на совершение вышеуказанного преступления, как соучастия (либо «сложного соисполнительства»), игнорировала бы от­сутствие у данных должностных лиц умысла она существление преступления геноцида или содействие в его осуществлении.

Следует констатировать также и внутреннюю неоднород­ность преступлений, объединенных термином «командная ответственность». Прежде всего, необходимо отметить возмож­ность дифференциации данных преступлений в зависимости от различий в субъекте и в субъективной стороне.

Множественность возможных форм вины при совершении преступных деяний, относимых к «командной ответственно­сти», уже констатировалась в данной статье. В случае наличия умысла на совершение преступления, относимого к данной категории, его направленность не должна совпадать с направ­ленностью умысла подчиненных на совершение международ­ного преступления, состав которого предусмотрен статьями 6-8 Римского Статута. В противном случае преступное деяние (точнее, преступное бездействие) военного командира (граж­данского начальника) переходит из категории «командной ответственности» в категорию соучастия.

Субъектом подобной разновидности преступных деяний может выступать ответственное должностное лицо (военный командир или гражданский начальник) способное осущест­влять эффективный контроль над своими подчиненными. При­чем основным критерием эффективности, как правило, при­знается не столько наличие юридических полномочий, сколько фактическое наличие у лица властных рычагов. Так, Г. Верле пишет следующее: «Как правило, контроль начальника над по­ведением подчиненных основывается на его юридически обо­снованной власти, однако начальнику достаточно осуществлять контроль de facto. Так, военные звания или другие властные формы просто выступают в роли показателей эффективного контроля; решающим фактором являются фактические обстоятельства. Следовательно, объем юридической (de jure) власти начальника может быть как расширен, так и сужен пределами фактического (de facto) контроля».

Как следует из вышесказанного, субъекты преступных де­яний в рамках «командной ответственности» подразделяются на две категории: командиров и гражданских начальников. Уго­ловная ответственность каждой из данных категорий, согласно Римскому статуту Международного уголовного суда, имеет определенные особенности, которые обусловлены большей сте­пенью контроля над подчиненными, которой обладают воен­ные командиры в сравнении с гражданскими начальниками.

Основными отличиями ответственности командиров от от­ветственности гражданских начальников, согласно ст. 28 Рим­ского Статута, являются:

1. Возможность привлечения военных командиров (или лиц, эффективно действующих в подобном качестве) к ответ­ственности за преступные действия подчиненных при отсут­ствии фактического знания командиров о данных преступных деяниях (в формулировке пп. i п. a ст. 28 Статута «такой во­енный командир или такое лицо либо знало, либо в сложив­шихся на тот момент обстоятельствах должно было знать, что эти силы совершали или намеревались совершить подобные преступления»). В то же самое время пп. i п. b ст. 28 Статута сужает объем ответственности гражданских начальников по от­ношению к ответственности военных командиров: «Начальник либо знал, либо сознательно проигнорировал информацию, которая явно указывала на то, что подчиненные совершали или намеревались совершить такие преступления».

Таким образом, вышеуказанная статья Римского стату­та ограничивает возможные формы вины при совершении гражданскими начальниками преступлений, связанных с «ко­мандной ответственностью», исключая из числа данных форм преступную небрежность. В то же самое время преступная неосторожность (в форме легкомыслия) сохраняется как воз­можная форма вины при совершении гражданскими началь­никами рассматриваемой категории преступлений (о данном обстоятельстве свидетельствует формулировка «сознательно проигнорировал информацию», не тождественная формули­ровке «знал», выражающей точное представление о соверша­емом подчиненными преступлении).

2. Возможность уголовной ответственности военных ко­мандиров (или лиц, эффективно действующих в подобном качестве) за преступные деяния подчиненных, выходящие за рамки непосредственной функциональной ответственности данных командиров. На это указывает формулировка пп. ii п. b ст. 28 Римского статута, данная в отношении ответственно­сти гражданских начальников (и отсутствующая в отношении определения условий уголовной ответственности военных командиров): «Преступления затрагивали деятельность, под­падающую под эффективную ответственность и контроль начальника».

Подобный подход обусловлен высокой степенью ответ­ственности командиров за все стороны жизни подчиненных. Данная точка зрения является практически общепризнанной и зафиксирована в соответствующих внутригосударственных нормативных правовых актах большинства государств миро­вого сообщества. Так, ст. 33 Устава внутренней службы Воору­женных Сил Российской Федерации провозглашает: «Единона­чалие заключается в наделении командира (начальника) всей полнотой распорядительном власти по отношению к подчи­ненным и возложении на него персональной ответственности за все стороны жизни и деятельности воинской части, подраз­деления и каждого военнослужащего».

Резюмируя вышесказанное и проведя аналогии с доктри­нальными положениями национального уголовного права (прежде всего — уголовного права Российской Федерации), можно предположить, что «командная ответственность» пред­ставляет собой особую форму прикосновенности к преступле­нию, может иметь разнообразные формы вины и определен­ные различия в категориях субъектов данного преступного деяния.

Международное право

Статья опубликована в Евразийском юридическом журнале № 9 (76) 2014