Образование и наука являются «скрепой», способной сформировать любое пространство – европейское, европейско-азиатское, азиатско-тихоокеанское и др. Ставшие приметой времени процессы глобализации предполагают активность регионального общения и взаимодействия. Сфера образования и науки, являясь важнейшим каналом кросскультурного диалога, неизбежно включается в такое взаимодействие. Оказавшийся резонансным так называемый Болонский процесс, направленный на гармонизацию европейского образовательного пространства, отнюдь не исчерпывает международного и регионального сотрудничества.

Приоритетным и перспективным видится взаимодействие в сфере образования и науки на постсоветском пространстве. Значительные шаги в этом направлении, как отмечается, уже предприняты. В частности, была создана Базовая организация государств – участников СНГ по исследованиям в области образовательной политики, подготовки и переподготовки специалистов в сфере образовательного менеджмента и права. Главная цель ее деятельности – научное, методическое и информационное обеспечение процессов формирования и развития единого (общего) образовательного пространства государств – участников Содружества посредством проведения сравнительных исследований в области образовательной политики. Правовой базой межгосударственных отношений в области сотрудничества по формированию единого образовательного пространства СНГ являются различного рода концепции, соглашения и модельные законодательные акты; разрабатывалась также Концепция модельного образовательного кодекса для стран СНГ.  Значимым видится восстановление существовавших связей исследователей и научных школ, развитие академической мобильности преподавателей и студентов, организация различных форм повышения квалификации научно-педагогических кадров.

Евразийское сотрудничество, являющееся географически еще более представительным, чем общение постсоветских государств, видится перспективным в сфере юридического образования и науки в следующих направлениях: развитие научных связей, организация евразийских научных конференций и симпозиумов; организация обучения в аспирантурах стран евразийского общения; развитие магистерских программ и так называемых «летних школ права» для студентов стран евразийского общения; сравнительное изучение образовательного законодательства стран евразийского общения, в том числе регулирующего подготовку юристов, мониторинг его состояния, разработка модельных актов, соглашений, кодексов; изучение соотношения государственного и негосударственного секторов в образовательном пространстве, в том числе в части юридического образования; составление атласа (карты) моделей юридического образования в евразийском пространстве.

Проблемы юридического образования неоднократно обсуждались на сессиях Европейско-Азиатского правового конгресса. Так, на IV сессии (Екатеринбург, 19–20 мая 2010 г.) ситуация характеризовалась как сложная и даже «критическая». На предыдущих сессиях Конгресса функционировала экспертная группа по координации юридического образования и научно-исследовательской деятельности; выступали ученые из Индии, Кипра, Китая. В числе прочих стратегий сотрудничества называлось создание Евразийского правового университета.

Полезными и перспективными представляются историко-юридические реконструкции образовательно-научной политики России периода империи – государства, формировавшегося на европейско-азиатском пространстве. Исследователи, занимающиеся разными аспектами реконструкции указанного направления российской внутренней политики, неизбежно обращают внимание на особое качество этой сферы «государственного попечительства». Так, А.М.Куликова, изучающая историю востоковедения в России, в одной из своих работ прямо задалась вопросом: «Почему в Россию в XVIII–XIX вв. постоянно переезжали окончательно или на длительный период многие иностранные специалисты по Востоку, и, напротив, ни один востоковед российского происхождения на постоянное место жительства за рубеж не уехал?». Причинами подобной направленности этого потока автор назвала, с одной стороны, политику заинтересованности правительства в развитии этой науки, ее достаточное финансирование, а с другой стороны, роль России как связующего Европу и Восток звена. Формировалась площадка взаимодействия, взаимопознания традиционной науки Востока и европейской (и российской) ориенталистики, расширявшая границы деятельности европейских востоковедов, в том числе и уже приобретших ученую известность. И именно в России по преимуществу развивались такие отрасли востоковедения, как тюркология, кавказоведение, монголоведение и др.  Подобные выводы представляются весьма справедливыми, их вполне можно отнести и к другим отраслям научного знания.

В ткань образовательно-научной политики имперского государства неизбежно и прочно вплетались соответствующие геополитические, национальные, экономические и т. п. факторы. Устойчивой оказалась стратегическая линия на формирование учебных округов во главе с попечителями; эволюция «учебно-окружной карты» империи как раз и демонстрирует специфику управления отдельными регионами империи. И как отмечается, реформы Александра I в сфере образования преследовали цели регионального развития; впервые в жизнь стала проводиться региональная образовательная политика.
Нормативно идея учебно-окружного деления была закреплена узаконениями 1803 г. Все губернии империи были приписаны к Московскому, Виленскому, Дерптскому, Харьковскому, Казанскому и Санкт-Петербургскому учебному округам. Сконструированный восточный округ империи – Казанский оказался огромным по размерам. В его состав были включены губернии Казанская, Вятская, Пермская, Нижегородская, Тамбовская, Саратовская, Пензенская, Астраханская, Кавказская, Оренбургская, Симбирская, Тобольская и Иркутская.  Казанский императорский университет, получивший утвердительную грамоту и устав в 1804 г. и осуществлявший в соответствии с законодательством научно-учебное и организационно-методическое руководство учебными заведениями округа, явился важным научным и духовным форпостом империи, место которого долгое время определялось топосом «между Востоком и Западом».
Первой бесперебойно действовавшей территориально-образовательной структурой Российской империи стал западный Виленский учебный округ. По крайней мере, устав для Виленского университета (бывшей Главной Виленской школы) и училищ его округа был утвержден раньше других университетских уставов (18 мая 1803 г.) и отличался рядом особенностей.  При этом показывается, что польский опыт территориально-окружной системы организации народного образования, действовавшей на территории Литвы в 1773–1794 гг., активно пропагандировался князем А.Чарторыйским (попечителем округа) и лег в основу «Предварительных правил народного просвещения».

Последующее развитие учебно-окружной карты империи было обусловлено рядом факторов: практическими соображениями, проведением русификаторской политики, положительной динамикой в расширении сети учебных заведений, рационализацией управленческих практик и т. п. Очевидно также, что генеральная стратегия империостроительства предполагала учет местных особенностей, их вписывание в образовательную политику. Это сложное сочетание «общего» и «местного» с разными модификациями на разных этапах империостроительства в деталях показано в литературе.

Рядом узаконений принцип единства (и единообразия) провозглашался вектором образовательной политики. В частности, в высочайше утвержденном 7 июля 1832 г. мнении Государственного совета по поводу усиления русского языка в училищах западных губерний встречаем недвусмысленную формулу: «В государстве самодержавном чем части, его составляющие, однороднее и чем законы единообразнее, тем и управление удобнее».  О необходимости формирования единого образовательного пространства высшая власть высказывалась и ранее. Так, высочайший рескрипт Николая I на имя министра народного просвещения 14 мая 1826 г. предварялся следующим замечанием: «Обозревая с особенным вниманием  устройство учебных заведений, в коих Российское юношество образуется на службу Государству, Я с сожалением вижу, что не существует в них должного и необходимого единообразия, на коем должно быть основано как воспитание, так и учение». Для достижения  «единообразия» на основании рескрипта учреждался Комитет для сличения и уравнения уставов учебных заведений и определения курсов учения в оных. 

С другой стороны, сложности достижения сего единства и единообразия осознавались и в профильном ведомстве – Министерстве народного просвещения. Так, возникавшие в процессе подготовки Общего устава российских императорских университетов 1835 г. затруднения, в том числе перерывы в работе, назначенный управляющим Министерством граф С.Уваров объяснял необходимостью дополнительного изучения сложного вопроса. В конце 1833 г. он докладывал государю: «Составление одного общего устава для всех университетов империи представляет затруднения столь сильные, недоумения столь важные, что едва ли решить можно безусловно главный вопрос, служащий основанием сему делу; и поистине подчинение всех высших учебных заведений одной, повсюду однообразной, форме вмещает много различных видов; нелегко подвести под одно начало умственные потребности жителей столицы с жителями заволжскими и закавказскими; нелегко постановить для южных губерний одну и ту же меру высшего образования, которая полезна для северных. Москва и Казань, Дерпт и Харьков, Санкт-Петербург и губернии, от Польши возвращенные, – являют бесконечный ряд не только местностей, но даже противоположностей, особенно в высшей сфере просвещения, и может ли один оселок, одно мерило равно удовлетворить их требованиям, вместе с тем равно обеспечивать Правительство».

Иллюстрациями развития учебно-окружной карты под влиянием факторов разного порядка могут быть следующие примеры. К примеру, неоднократно осуществлялась «перекройка» указанной карты, когда отдельные губернии передавались из одного округа в другой. Так, в 1826 г. Новгородская губерния была отнесена из Московского к Санкт-Петербургскому округу, а Смоленская и Калужская, напротив, перемещены из Санкт-Петербургского в округ Московский. Причиной называлась территориальная отдаленность от центров (университетов), и, следовательно, замедления в делопроизводстве и затруднения в профессорских визитациях училищ. В свою очередь, Псковская губерния, находившаяся в составе Дерптского округа, но управлявшаяся из Петербурга, была передана в столичный учебный округ. Рациональной организации управления учебным делом мешал языковой барьер: в Дерптском округе делопроизводство осуществлялось и науки преподавались на немецком языке. Это затрудняло переписку, профессорские визиты в «русскую» губернию, возможность псковских гимназистов поступать в университет, а также подбор учителей. Кроме того, Воронежская губерния была «отчислена» из Московского в Харьковский округ.

Отдельные учебные округа упразднялись, как это было, к примеру, с Виленским после известных событий начала 1830-х гг. Как подчеркивается, надежды самодержавия на умиротворение польского университета в Вильне не оправдались, массовое участие виленских студентов в польском вооруженном восстании в ноябре 1831 г. привело к последующему его закрытию.  Но постепенно создавались Киевский, Белорусский, Варшавский  учебные округа, укреплялись позиции Харьковского учебного округа, и, таким образом, данные территории продолжали оставаться в центре пристального внимания власти. Восстановление Виленского округа было предпринято в 1850 г.

Формирование отдельных новых округов осуществлялось постепенно. Так, в 1842 г. был утвержден штат учебными заведениями Закавказья, при этом функции руководства учебной частью были возложены на одного из членов совета Главного управления Закавказским краем. В 1846 г. дирекция училищ Кавказской области и земли войска Черноморского была исключена из ведомства Харьковского учебного округа; управляющему делами Кавказского комитета в том же году поручался общий надзор за воспитанниками уроженцев Закавказья в учебных заведениях империи. В декабре 1848 г. увидело свет Положение о Кавказском учебном округе и учебных заведениях, ему подведомственных, два года спустя оно было дополнено.

Требовало модернизации и учебное управление территориями Сибири, вошедшими в соответствии с законодательством начала XIX в. в состав Казанского учебного округа. В 1841 г. учебные заведения Восточной Сибири были подчинены местному генерал-губернатору. В 1859 г. было утверждено Положение об управлении гражданскими учебными заведениями в Западной Сибири. «Главным местным начальником» таковых заведений провозглашался генерал-губернатор, при котором, «соответственно видам правительства и пользам края в особенности», предусматривался главный инспектор училищ края. Назначение и увольнение директоров гимназий и училищ осуществлялось министром с обязательным согласованием генерал-губернатора.   В 1874 г. создается Оренбургский учебный округ, в 1877 г. в его ведении оставляют учебную часть во Внутренней Киргизской орде.  Отмечается, что вопрос о создании Оренбургского учебного округа первоначально возник еще в 1865 г. при разделении Оренбургской губернии, однако его решение растянулось на десятилетие, в том числе и по причинам финансового характера. Острая необходимость в обособлении такой учебно-территориальной единицы была более чем очевидной. В отчете на имя императора по результатам поездки по учебным заведениям Казанского учебного округа в 1866 г. министр Д.А.Толстой писал: «Попечителю этого округа, при всем его усердии, не было никакой возможности осматривать заведения столь часто, сколь это необходимо, и самые письменные сношения окружного начальства затруднены весьма значительными расстояниями». 

Имели место и случаи «передислокации» руководства учебных округов. Так, в 1870 г. управление Дерптским учебным округом было переведено в Ригу, впоследствии округ был переименован в Рижский.

В 1881 г. было утверждено новое постоянное штатное расписание для управлений учебных округов.  В начале XX в. учебно-окружное деление по ведомству МНП было представлено, как отмечается, 15 единицами.  Наряду с 12 округами (Варшавским, Виленским, Западно-Сибирским, Кавказским, Казанским, Киевским, Московским, Одесским, Оренбургским, Рижским, Санкт-Петербургским, Харьковским) функционировали главные управления гражданскими училищами Восточной Сибири, Приамурья и Туркестанского края.

Характеризуя эволюцию учебно-окружной географии, необходимо также отметить тенденцию централизации управления. Еще в 1835 г. было принято Положение об учебных округах, в соответствии с которым университеты утратили полномочия по руководству учебным округом, «начальником» округа признавался попечитель. Очевидным было и стремление власти сконцентрировать разнообразные учебные заведения, особенно активно возникавшие в ходе буржуазной модернизации страны, вокруг профильного ведомства, подчинить их именно МНП. Это были и так называемые инородческие школы, и учебные заведения, изначально создававшиеся в недрах различных ведомств. Эпоха второй половины XIX в. отличалась также и последовательной русификаторской политикой, которая осуществлялась с активным использованием системы образования и учебно-административных структур МНП. Как замечает известный историк Б.Н.Миронов, в национальной политике российского государства можно выделить два этапа – до и после 1863 г. с переходным периодом 1830 и 1863 гг. С 1863 г. курс на административную интеграцию национальных окраин в империю стал всеобщим и форсированным, и к нему добавилась языково-культурная унификация в форме русификации.

Таким образом, несовпадающее с административно-территориальным делением империи деление учебно-окружное действительно стало тем эффективным и востребованным управленческим приемом, который использовался при формировании и «скреплении» значительного по территории и сложносоставного по происхождению имперского государства.

При рассмотрении проблемы, вынесенной в название данного очерка, достойным внимания видится еще один сюжет. Речь идет о традиции научного осмысления и преподавания студентам-юристам «местного права» («местных законов»). Особенности исторического формирования имперского (евроазиатского) пространства предопределили качественные характеристики сложной правовой системы Российской империи. Устоявшаяся в российском правоведении XIX в. классификация законов предусматривала деление их «по пространству действия» на общие и местные. Именно обширность территорий российского государства и специфика юридического быта «разных племен, населявших Россию», детерминировали необходимость издания специальных правил для отдельных местностей. Местные законы действовали в Финляндии, губерниях Царства Польского и Прибалтийских, Черниговской и Полтавской, в Бессарабии и в Закавказском крае. Узаконения для казачества и инородцев также рассматривались в этом контексте как «местные».

Двухуровневая система законодательства (общегосударственное и местное) была обусловлена имперской конструкцией территориального устройства России; важной была проблема соотношения общих и местных законов. Статьи 47 и 48 Основных законов Свода законов Российской империи (1832 г.) содержали исходные  параметры такого соотношения. Сам Свод законов как акт систематизации рассматривался в качестве общероссийского свода. Предполагалось, что в ходе работ по упорядочению законодательства будут составлены и акты систематизации местных узаконений национальных регионов Российской империи. Полностью такая задача решена не была, в 1845 г. был составлен Свод местных узаконений губерний остзейских.

Не теряла актуальности задача теоретического осмысления соотношения уровней законодательства. В числе исследователей, занимавшихся проблемами «местного права», Э.Н.Берендтс (административное и финансовое право Финляндского княжества), А.М.Гуляев (право общее и местное), Л.А.Кассо (общие и местные гражданские законы), М.М.Михайлов (местные гражданские законы), П.Г.Савич (законы об управлении областей Дальнего Востока), К.Заборовский и М.Винавер (польское право, гражданское право Царства Польского), Ф.Г. фон Бунге (остзейское гражданское право), А.Боровиковский (гражданское право Полтавской и Черниговской губерний), В.Нечаев, М.В.Шимановский, О.Я.Пергамент (местные законы Бессарабии), А.Ф.Кистяковский (влияние инородческого права на русское), А.Яновский (грузинские законы царя Вахтанга).

Уставы восстановленных в начале XIX в. университетов в Дерпте и Вильно предусматривали преподавание лифляндского провинциального права и практического правоведения, эстляндского, финляндского и курляндского провинциального права, а также права гражданского и уголовного в бывших польских областях, присоединенных к России, соответственно.  Как справедливо отмечается, учебная программа этих университетов просто не могла не учитывать такой особенности, как действие в прибалтийских губерниях местных узаконений. И потому предусматривалось изучение польского, лифляндского, эстляндского, финляндского и курляндского права.  Показанная в науке периодизация истории юридического факультета университета в Дерпте была во многом детерминирована общей политикой имперских властей в отношении автономии остзейских губерний. Важнейшим движущим фактором для юридического факультета в  период особенно плодотворного его развития (1820–1865 гг.) явилось наличие на самом высоком уровне социального заказа на систематизацию именно местного остзейского права. Для тартуских юристов-профессоров имелась, таким образом, «своя» законодательная система.  Заметим, что даже русификаторская реформа юридического факультета Дерптского университета 1889 г., имевшая также целью обеспечить реализацию в прибалтийских губерниях судебных уставов Александра II, не отменила совсем преподавания местного права, для чего предусматривалась специальная кафедра.

Общий устав императорских российских университетов 1835 г. среди прочих обязательных к преподаванию наук называл «гражданские законы, общие, особенные и местные». Систематизировавшиеся, как указывалось выше, особым порядком местные узаконения включались в учебные планы и программы университетов. Составленный на основании устава учебный план юридического факультета Московского университета предусматривал в первом полугодии третьего года обучения курс законов гражданских, общих, особенных и местных (8 часов в неделю).  В Казанском университете по кафедре гражданских законов предусматривались история российского законодательства, гражданское право, межевые законы и право присоединенных провинций, а также судопроизводство. В числе тем исследовательских работ студентов университета в 1840–1850-е гг. была и соответствующая проблематика (например, «Гражданское право губерний Черниговской и Полтавской»).

В ходе реализации университетского устава 1884 г. в Казанском университете, на протяжении многих десятилетий сохранявшем статус восточного научного форпоста империи, возникло бурное обсуждение необходимости преподавания мусульманского права как альтернативы так называемого «остзейского права». Реагируя на министерский циркуляр об обязательном преподавании гражданского права прибалтийских губерний, университетские профессора полагали, что изучать законы и обычаи всех народностей невозможно и следует исходить из практических потребностей. Так, на западе империи нужны юристы со знанием Кодекса Наполеона, в Туркестане и на Кавказе – знатоки местного права, в Поволжье и значительной части азиатских губерний – юристы, знакомые с мусульманским правом и правовыми обычаями татар, башкир, киргизского населения. Одна из программ по мусульманскому праву была разработана в Казани в 1916 / 1917 учебном году.

Тематика преподавания местного права не сходила с повестки дня и в начале XX в., в ходе бурного обсуждения университетского вопроса и проектов университетского устава. Вопрос о желательности преподавания студентам-юристам «местных прав в различных университетах в зависимости от местных условий» ставился, к примеру, в Высочайшей учрежденной комиссии для преобразования высших учебных заведений 1902 г.

Образовательно-научное пространство Российской империи, формировавшееся как единое, несмотря на разнообразие типов образовательных учреждений и принципов их деятельности,  строилось на сложном географическом (евразийском) и этнографическом «ландшафте». Его изучение все прочнее включалось в орбиту интересов крепнувших научных учреждений, особое место среди которых занимает Русское географическое общество. Устав общества, утвержденный императором в 1849 г., целью его называл сбор, обработку и распространение географических, этнографических и статистических сведений «вообще и в особенности о самой России», а также распространение достоверных сведений о России в других странах.   Особая заслуга общества в становлении этнографического знания подчеркивается в литературе.

Как представляется, предпринятые историко-юридические проекции убедительно демонстрируют значительный потенциал образования и науки в становлении российского империопространства. В образовательно-научной политике Российской империи – государства, формировавшегося на евроазиатском пространстве, удачно использовались различные приемы и практики, предполагавшие включение в  стратегические задачи империостроительства  местных, региональных особенностей.  


Статья опубликована в Евразийском юридическом журнале № 7 (26) 2010

↑ в начало